Оказывается, фраза «кто не рискует, тот не пьет шампанское» появилась неслучайно: раньше это и правда было опасно
Мы уже рассказывали о неизвестном большинству продолжении популярной и в наши дни поговорки «кто не рискует, тот не пьет шампанское». В среде картежников, прекрасно понимавших все вероятные последствия смелых или даже отчаянных решений, была сформулирована вторая часть, которая зафиксирована в «Словаре русского арго» Елистратова: «а кто рискует, тот без штанов домой уходит».
Но каким образом в нашей речи появилась изначальная поговорка про шампанское? Почему его пьют якобы только те, кто готов рисковать? На этот счет существует два мнения.
Самое популярное из них связано с ролью гусаров в Заграничном походе Русской армии 1813–1814 годов. Взявшие Париж военнослужащие какое-то время пировали там, особенно налегая на прежде незнакомое им местное шампанское. Оно им настолько понравилось, что гусары стали выписывать его из Франции даже после возвращения на родину. В общем, на какой-то период французское игристое вино стало своеобразной визитной карточкой этого славного рода кавалеристов. Ну а где гусары, там и риск — вот и прямая связь.
Версия популярная, но ее можно посчитать натянутой. Второе мнение исследователей по этому вопросу не так широко известно, но более аргументированно.
Дело в том, что первое шампанское было совсем не похоже на то, которое мы привыкли пить в наши дни. Долгое время ничего не удавалось сделать с мутным осадком, остававшимся на дне бутылок. Избавиться от него удалось лишь вдове известного винодела Николь Клико. Занявшись бизнесом покойного супруга, она научилась изготавливать прозрачное шампанское. Но тогда возникла другая проблема — бутылки начали взрываться.
Не так страшно, если бутылка взрывалась в погребе, когда там никого не было. Но иногда она могла рвануть прямо в руках готовящихся к трапезе аристократов. Осколки были способны причинить серьезные повреждения окружающим, поэтому Николь Клико изобрела защитные перчатки и костюм. Но сама старалась не спускаться в свой винный погреб даже в нем.
По этой версии, из французского фраза вошла в нашу речь — и закрепилась в ней. Ничего удивительно в этом найти невозможно, учитывая, что на стыке XVII и XVIII веков российские дворяне были максимально увлечены этой европейской страной в том числе и в лингвистическом плане.
