Советский и российский актер театра и кино, театральный режиссер и педагог Александр Ширвиндт, скончавшийся 15 марта, вошел в историю культуры нашей страны не только как человек, связанный с подмостками и съемочной площадкой: еще он писал книги. Умение Александра Анатольевича формулировать свои мысли было более чем впечатляющим — многие отмечали, что даже чтение его очередного интервью доставляло им эстетическое удовольствие.
Редко оказывается так, что хороший писатель вместе с тем не хороший читатель. И это точно не был случай Ширвиндта. Смело судить об этом можно хотя бы по следующей фразе — неожиданной интерпретации начала романа в стихах «Евгения Онегина» в контексте рассуждений о неизбежном старении человека:
«Трусость — сестра паники. Смерти я не боюсь. Я боюсь за своих близких. Боюсь случайностей для друзей. Боюсь выглядеть старым. Боюсь умирания постепенного, когда придется хвататься за что-то и за кого-то…
«Наше все» написало очень правильно: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» Будучи молодым, я считал, что это преамбула и не более. Сейчас понимаю, что это самое главное в романе…»
На всякий случай напомним, как выглядело начало «Евгения Онегина» полностью:
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»
«Шурик никогда не жаловался. Он был жизнерадостный, даже в самые тяжелые времена он не унывал», — эти слова Владимира Винокура о покойном позволяют нам предположить, что то, чего боялся Ширвиндт, он благодаря своим качествам все-таки избежал.
