К Олимпиаде 1998 года отношения между Алексеем Мишиным и Алексеем Ягудиным окончательно разладились: тренер считал своего ученика недисциплинированным и открыто обсуждал это с коллегами, старался контролировать каждое движение и постоянно приводил в пример более предсказуемого и послушного Евгения Плющенко. Дошло до того, что, принимая от кого-то из судей поздравления с победой Ягудина и серебром Плющенко на предолимпийском ЧЕ, Мишин пожалел, что все сложилось именно так, а не наоборот. Но условие отбора на Игры поставил сам Алексей Николаевич.
«Чувство ревности к Евгению создало у Леши почти неуловимое недоверие к моим поступкам и решениям. Никогда за все время моей работы с ними у меня не было и в мыслях топить Ягудина ради Плющенко. Поскольку на олимпийскую путевку в Нагано претендовали сразу два моих спортсмена, мне дали возможность решать, кому из них ехать. Тогдашний президент Федерации фигурного катания Валентин Писеев однозначно высказывался за кандидатуру Жени. Но я решил: пусть на Игры едет тот, кто выиграет чемпионат Европы», — вспоминал Мишин.
Несмотря на победу Ягудина на ЧЕ, мало кто ожидал, что в Нагано Алексей окажется на пьедестале. Тем не менее в короткой программе фигурист выступил прекрасно и был вправе рассчитывать на медаль.
Ягудин откатал значительно раньше конкурентов, поэтому захотел остаться на арене: быстренько принял душ и, не позаботившись о том, чтобы как следует высушить волосы, отправился на трибуны. На этом все мысли об олимпийском пьедестале перестали иметь хоть какое-то значение.
«Ягудину всегда были свойственны юношеская бравада, напускная небрежность. Яркий пример: на контроле в олимпийской деревне Нагано открывают его чемодан, а там в обнимку с коньками лежат две бутылки водки.
Иногда эта бравада сильно мешала ему. В Нагано он мог быть на пьедестале. Но после отличного проката в короткой программе он, приняв душ, сел на трибуну смотреть соревнования прямо под вентиляционной трубой. Я ему говорю: «Пересядь!» Подходит Артур Дмитриев, говорит: «Леша, пересядь». Не стал. В итоге — назавтра температура под 40 градусов…» — писал Мишин.
Ягудин подхватил воспаление легких: у фигуриста болело все тело, он чувствовал себя разбитым. В течение дня состояние только ухудшилось, но принимать лекарства от простуды было нельзя из-за допинг-контроля.
За два часа до произвольной Алексею ввели через капельницы незапрещенный лекарственный препарат мягкого действия. Но он не помог: фигурист продолжал ощущать слабость, температура не снижалась. Однако, несмотря на полуобморочное состояние, Ягудин все-таки вышел на лед: упал с четверного и с трудом закончил выступление.
«Сидя рядом со мной после произвольной программы, Алексей Николаевич не сказал мне ни слова. Когда на табло появились оценки, он ушел, оставив меня одного с моими чувствами. Я сделал вид, что не заметил его ухода. Встал и приветствовал зрителей, хотя внутри у меня все кипело. Отсутствие тренера вызывало у меня чувство неловкости. Я знал: он зол на меня за то, что я заболел. Но это же смешно! От него требовалось лишь посидеть рядом со мной пару минут, после чего мы могли бы уйти вместе», — так Ягудин описал свое одиночество в кисс-энд-крае.
Вернувшись в Петербург, Алексей серьезно переговорил с Мишиным. А после чемпионата мира перешел к Татьяне Тарасовой.
В материале использовались цитаты Алексея Ягудина из его книги HAPROЛOM.
«Рок-н-Спорт» — телеграм-канал Владимира Афанасьева. Подписывайтесь!
