«Когда сына лечили от лейкемии, зал был моим спасением». История 7-кратной участницы Олимпиад Оксаны Чусовитиной

Марина Крылова

Поделиться

Комментарии

Этим летом гимнастке Оксане Чусовитиной исполнится 45. Чуть больше 15 лет назад она почти ушла из большого спорта, но передумала. В богатой коллекции Чусовитиной олимпийское золото для сборной распавшегося СССР, серебро для сборной Германии и внушительная связка наград с девяти чемпионатов мира. Не хватает только одной медали — олимпийской для родного Узбекистана. Ее Оксана планировала завоевать на своих восьмых Играх в Токио. Но из-за пандемии главная спортивная мечта откладывается минимум на год. Удивительная история сильной женщины — на Sport24 прямо сейчас.

— Вы говорили, что Олимпийские игры в Токио станут последними в карьере. Когда узнали, что их переносят на год, не было мыслей закончить все здесь и сейчас?
— Ни в коем случае. Последние четыре года я очень много работала. Задалась целью поехать на эту Олимпиаду. Делала многоборье на чемпионате мира. И теперь просто так опустить руки, сдаться — точно не для меня. Это молодым спортсменкам, для которых Игры в Токио должны были стать первыми в карьере, кажется, что год — это очень много. На самом деле, не такой уж большой срок. И я сразу решила, что смогу подождать. Даже обрадовалась, потому что в какой-то момент были разговоры о том, что Игры вообще отменят. Перенос — лучшее, что могло случиться в данной ситуации.

— Насколько жесткие ограничения введены в Узбекистане?
— Достаточно жесткие. Мы сидим дома. Выходить, как и везде, можно только в случае острой необходимости: в аптеку, за продуктами или погулять с собакой, например. Нам повезло: у нас есть собака, с которой можно пройтись по улице, подышать свежим воздухом.

При этом, насколько знаю, на весь Узбекистан где-то 1500 заболевших. Сначала режим самоизоляции ввели до 20 апреля. Теперь продлили до 10 мая. Конечно, сидеть вот так дома тяжело, но я считаю, что лучше сейчас применить такие меры, чем потом бороться с последствиями, хоронить близких.

И потом — даже в самое трудное время можно найти что-то хорошее. Сейчас я провожу много времени с семьей. В нормальной жизни редко бываю дома, а сейчас могу приготовить мужу обед. Говорю ему, что у нас, наконец, случился медовый месяц.

— Как вы сейчас тренируетесь?
— Дома. К счастью, мне не надо сейчас делать многоборье, поэтому никакие снаряды особо не нужны. Работаю с собственным весом, могу покачать ноги, пресс, закачать спину, сделать несколько хороших упражнений на растяжку. Этого хватает, чтобы держать себя в форме. В принципе живу в таком режиме каждый раз, когда беру какую-то паузу в выступлениях.

А вообще сейчас я, наконец, могу полноценно восстановить свое тело, которое очень устало после всех отборов. Моральное состояние тоже постепенно приходит в норму. Для меня этот перерыв в спортивной жизни, скорее, в плюс. Олимпиада теперь только в следующем году — можно позволить себе немного расслабиться.

Конечно, это актуально только для тех, кто уже завоевал лицензии. Тем, кому это только предстоит сделать, будет тяжелее. Но, думаю, каждый спортсмен с этим справится — было бы желание.

— Восемь Олимпиад — откуда мотивация?
— Знаете, для меня это совсем не тяжело. Это приносит мне удовольствие. Мне нравится приходить в зал. Даже когда появляется мышечная боль — это приятная боль. Усталость после тренировки — тоже приятная.

После возвращения из Рио-де-Жанейро я в какой-то момент подумала, что, наверное, можно и закончить. Не рассказывала никому, просто много думала об этом. Но внутренне я всегда себе говорю: лучше попробовать и пожалеть, чем не попробовать и потом всю жизнь жалеть. Если бы нарушила этот принцип тогда, в 2016, сто процентов убивалась бы по этому поводу по сей день, потому что еще чувствую в себе какие-то силы. Потому что есть большая мечта, которую хочу еще раз попробовать осуществить.

Мне часто говорят: «Да ты, наверное, после Токио тоже продолжишь тренироваться». Но — точно нет. Чувствую, что после Токио я больше не захочу. После Рио у меня не было такого чувства «все, больше не хочу», а сейчас оно появляется. Кроме того, я совершенно точно знаю, чем хочу заниматься после того, как выступлю в Токио.

— Как менялась ваша подготовка с годами?
— Парадокс, но сейчас я стала меньше тренироваться. Когда только начинала, мы все время проводили по две тренировки в день. Но с годами я почувствовала, что после двух тренировок просто не успеваю восстановиться на следующий день. Мы поговорили с тренером и решили, что мне достаточно и одного занятия. Когда я прихожу в зал, мне не надо тратить время на то, чтобы заставить себя работать, не надо учить что-то сверхъестественное. Я поняла, что могу выполнить то, что мне надо, быстро, четко и быть свободной. Все это, конечно, приходит с опытом. Всегда говорю: «Этот бы опыт мне лет 10 назад — и цены бы мне не было».

— В чем фокус: почему у вас получается оставаться в мировом топе почти 30 лет в спорте, который уже в 25 записывает в ветераны?
— Очень многое зависит от физиологии. Я, наверное, должна сказать огромное спасибо родителям. От них — и физическая сила, и выносливость, и такое строение тела, что мне никогда не приходилось бороться с весом, например. Я быстро вхожу в форму.
Второй фактор — желание добиваться цели. Если у спортсмена нет такого желания, он просто не сможет работать с полной отдачей. А если человек по-настоящему хочет чего-то добиться, может сделать очень много.

Возраст тоже играет свою роль. Ты уже понимаешь, что тебе надо сделать три раза хорошо, а не десять раз плохо. И в этом прелесть взрослой спортивной гимнастики — ты абсолютно осознанно делаешь то, что тебе надо. Начинаешь чувствовать свой организм и лучше понимать, сможешь сделать что-то сегодня или лучше поменять задание.

Я помню себя молодой, и я столько совершила таких ошибок, когда тренер говорит: «Делай!» А ты в силу возраста вступаешь в противостояние: «Да я не могу». Она говорит: «Можешь, делай». Ты уже и сама понимаешь, что можешь, но начинаешь назло падать, чтобы доказать, что была права. Сейчас вспоминаю, смеюсь и думаю: «И кому я сделала хуже»? Конечно, себе. Но юношеский максимализм.

— На свою первую Олимпиаду вы приехали в составе Объединенной команды и под олимпийским флагом. Это как-то влияет на самоощущение?
— Мы тогда были маленькими, нам было по 16 лет. Мы это просто не могли осознать. Было одновременно и радостно, что мы выиграли, стали олимпийскими чемпионками, и грустно. Стоя на пьедестале, все разрыдались. Но не от радости и не потому, что звучал олимпийский гимн, а от того, что мы больше никогда не будем выступать нашей дружной командой (золото в многоборье Объединенной командой выигрывали две украинки — Лысенко и Гуцу, две россиянки — Груднева и Галиева, Светлана Богинская из Белоруссии и Оксана Чусовитина из Узбекистана. — Sport24).

Мы понимали друг друга с полуслова. Жили очень замкнуто. Была база «Озеро Круглое», периодически вывозили в театры, и для нас это всегда было целое событие. Машин, как сейчас, у нас не было, поэтому круг общения оставался очень узким — только мы сами друг у друга и были. И до сих пор общаемся, созваниваемся, переписываемся. Вспоминаю сейчас — и мурашки по коже.

— Сейчас спортсмены сборной живут на полном обеспечении. А раньше как было?
— Раньше ничего не доставалось просто так. У меня была простая рабочая семья. Папа был строителем, мама — поваром в столовой. А нас — четверо детей. Помню, когда только-только появились первые легинсы, я прибежала к маме и говорю: «Мама, купи мне такие штаны на тренировку». Мама спрашивает: «Сколько они стоят?» Я, недолго думая: «15 рублей». А мама моя получала тогда 60 и говорит: «Доченька, я на эти деньги на неделю могу мяса купить на всю семью. Обалдела? Я тебе сама свяжу штанишки». И связала добротные такие шерстяные штаны. И зимой я в них не только тренировалась, но и просто ходила, когда было холодно.

Вообще выкручивались тогда как могли. Тренировочные купальники делали из детских футболок, просто сшивали по низу, где нужно. Когда мне выдали первый настоящий купальник, это было такое событие — просто праздник. Мы это очень ценили, тренировались еще лучше и радовались жизни.

Мне кажется, современным детям этого немного не хватает. Все достается слишком легко и потому постепенно обесценивается.

— При этом самый простой детский купальник для соревнований стоит в районе 10 тысяч.
— А мы в свое время даже брали купальники у художниц. Они тогда не сильно отличались от наших. На своих первых Играх доброй воли в 90-м году я выступала в купальнике, который вот так перешел по наследству. Нам выделили и перешили четыре штуки, на всю команду.

— С развалом Советского Союза спортивная система тоже обрушилась. Как выживали в то время?
— Я думаю, эту ситуацию намного острее нас переживали спортивные чиновники, у которых болела голова, как создать для спортсменов условия в новой реальности. У самих спортсменов, по сути, ничего не изменилось. Надо было тренироваться, выезжать на соревнования и выступать.

В Ташкенте, например, был хороший спортивный интернат, в котором члены сборной по самым разным видам спорта могли жить, учиться, питаться. Кроме того, я, по сути, вернулась домой. Мама, папа, сестры, по которым я так скучала, пока жила на «Озере Круглом», снова оказались рядом.

— А как же экономические последствия развала?
— В этом смысле мне тоже повезло. Мы только выиграли Олимпийские игры, и Дмитрий Билозерчев (трехкратный олимпийский чемпион по гимнастике. — Sport24) организовал что-то вроде мирового тура. Главным спонсором была шведская компания «ТЭСС». Сейчас уже не помню точно, но, кажется, они занимались нефтепереработкой. И, сами понимаете, могли себе такое позволить — содержать целую команду.

Почти год мы тренировались в Москве на «Динамо», в хороших условиях. И этот год стал во многом определяющим: мы были заняты привычным делом во время всеобщей перестройки жизни. Мы оставались в зале. У нас была зарплата — $3000. Очень приличные деньги по тем временам. Я даже платила своему тренеру, чтобы она тоже могла жить в Москве и работать со мной. Помогала родителям.

— В 96-м вы, выступая за Узбекистан, попали в гимнастический клуб Кельна. Как это получилось?
— В Германии система устроена таким образом, что за каждый клуб может выступать один легионер. Меня заметили на каких-то соревнованиях и предложили попробовать. Я всегда неплохо делала многоборье. И начала регулярно выступать в Бундеслиге. Тренировкам в сборной Узбекистана это нисколько не мешало — тур обычно длится не больше двух дней.

«Золото Олимпиады — как 15 млн подписчиков». Чемпион мира гимнаст Нагорный о канале на ютубе, бизнесе и пандемии

Сейчас многие из российских спортсменов выступают за немецкие клубы, в том числе Никита Нагорный, например. Несколько лет назад это было невозможно. Но это хорошая практика. Она помогает спортсмену не терять форму. Если между основными стартами есть какой-то перерыв, то можно просто поддерживать форму, выступая в Бундеслиге. Кроме того, на этих соревнованиях всегда можно попробовать новые элементы, чтобы потом на чемпионате мира или на Олимпиаде быть уверенным, что можешь сделать все. Это очень хороший соревновательный опыт.

— Сложная, но важная тема: когда вы узнали что у сына большие проблемы со здоровьем, вы тоже были на соревнованиях?
— Да, мы с мужем (борец Баха Курбанов. — Sport24) были на Азиатских играх в корейском Пусане. Когда вернулись оттуда, узнали, что Алишер в больнице. До этого ничего толком не рассказывали, не хотели расстраивать, пока были в дороге.

Сыну тогда было три года, он оставался с моей мамой. Неожиданно пошла горлом кровь, скорая увезла с подозрением на воспаление легких. В больнице сделали пункцию, и выяснилось, что все еще серьезнее. Нам озвучили диагноз: лейкемия. В 2002 году в Узбекистане — почти приговор. У нас просто не было детской онкологии. А врачи честно говорили: если в течение месяца не начать курс химиотерапии, сын не выживет.

Стали думать, что делать. У меня как раз были очередные соревнования в Германии. Я сначала хотела отказаться от них, чтобы остаться с Алишером. Потом решили с мужем, что надо лететь и узнавать про лечение там. Когда прилетела и рассказала о своей проблеме, мне сразу же сказали, что найдут клинику и место в ней.

— Слышала, что ценник для того времени был запредельный…
— 120 тысяч евро. Естественно, мы согласились. Продали квартиру в Ташкенте, две машины, но даже половины суммы не собрали. Но я тогда поняла, что в мире больше добрых людей, чем злых. Многие помогали. Один близкий друг мужа собрал урожай и отдал нам на реализацию целый вагон зерна.

В клубе тоже пошли навстречу. Спонсором тогда была компания Toyota. Ее представители согласились стать гарантами. Благодаря этому Алишера положили в больницу и начали лечение, пока мы продолжали сбор денег.

— Что говорили немецкие врачи?
— Что лейкемия не приговор, что это такое заболевание, при котором из четырех детей трое выздоравливают, а один проходит повторное лечение.

За все время я ни разу не залезла в Интернет, не смотрела, как лечат, не вмешивалась со своими дилетантскими советами. Сразу решила для себя: есть профессионалы, которые знают свое дело, пусть они лечат Алишера. Мы с мужем будем заниматься своим делом: находить средства, чтобы это лечение продолжалось, поддерживать сына.

До конца жизни буду благодарна мужу. Мы оба — спортсмены, на тот момент кто-то из нас двоих должен был закончить свою карьеру, чтобы быть рядом с сыном. Муж сказал: «Я вижу, как ты спасаешься в зале, как отвлекаешься там, как любишь гимнастику, поэтому, если у тебя есть желание, оставайся, а я буду с Алишером в больнице». И тогда он решил закончить со спортом, хотя мог бы сказать мне: «Сиди с сыном». Это очень сильный поступок.

Ребенок видел более спокойную веселую маму — в момент болезни для него это было очень важно. Думаю, если бы я сутками сидела в больнице, мы бы этого просто не выдержали. Зал был моим спасением.

— Сколько продолжалось лечение?
— Два года пролежали в больнице. Курсы химиотерапии — один за одним. Восстановление после них — сложный и длительный процесс. После каждой химии врачи должны были убедиться, что кровь пришла к нормальным показателям. В противном случае начинать новый курс было просто невозможно. Приходилось ждать. Тогда же я узнала, что есть смысл делать химиотерапию, только когда раковые клетки размножаются. В другое время они не погибают. Много разных нюансов.

Еще в течение пяти лет оставались под постоянным наблюдением, сдавали анализы. Это самый важный отрезок. Если случается рецидив, то как раз в это время.

— Что бы вы посоветовали родителям, которые сталкиваются с такой ситуацией?
— Нельзя заниматься никаким самолечением. Не надо слушать добрые советы знающих все людей. Делать только то, что говорит врач. И всегда приходить к ребенку в хорошем настроении, улыбаться. Он от этого тоже будет заряжаться позитивом и легче переносить лечение.

Ребенок все перенимает от мамы и папы, поэтому взрослым никогда нельзя впадать в отчаяние. Поднялась температура? Не надо паниковать. И ребенок будет чувствовать, что если родители спокойны, то он правда в относительной безопасности. Если становится совсем невмоготу, выйди, где-нибудь поплачь, но так, чтобы ребенок никогда этого не видел.

— Как сейчас живет Алишер? Он связан как-то со спортом?
— Он занимается баскетболом, тренирует маленьких деток. Но это, скорее, любительский уровень. В последнее время стал бегать марафоны. Все пытается записать меня и мужа на марафон. Пока — безуспешно. Никогда не любила бегать. Никогда. Максимум, что могу пробежать — это 25 метров перед прыжком. Все.

— Я правильно понимаю, что ваш переход в сборную Германии случился в том числе из-за лечения сына?
— Да. Если бы Алишер не заболел, я бы никогда никуда не уехала. Я люблю Узбекистан. Всем сердцем. Я здесь себя очень хорошо чувствую. Когда откуда-то прилетаю, мне даже кажется, что здесь другой воздух. Обожаю, когда тепло, когда солнце. У нас летом все умирают от жары, бывает до 60 градусов, а мне — прекрасно. Это мое.

— Не было никаких проблем с Федерацией Узбекистана, когда вы сообщили, что планируете сменить спортивное гражданство?
— Тех людей, которые тогда принимали решение в министерстве и в федерации, уже нет. Мне кажется, я не должна ворошить прошлое. Как и во всех странах, конечно, были дискуссии. Но в итоге все вошли в мое положение, понимали, что переезд — это единственный шанс спасти сына. Меня отпустили. А когда после Лондона я попросилась обратно в Узбекистан, в Германии тоже проявили понимание.

— Понятно, что главная победа в жизни — победа над болезнью Алишера. А какая награда в спорте самая ценная?
— Думаю, чемпионат мира — 2005, где я завоевала серебро в опорном прыжке. Перед этим была целая череда травм, операция на колене, после которой начались осложнения. В тот момент я думала, что моя карьера вообще закончится.

Травмировалась я еще на Олимпиаде в Афинах. Это были очень сложные Игры — вроде бы и приехала, и не могу выступать. И не могла еще почти целый год.

Помню, как прилетели в Мельбурн. Колено вроде бы восстановилось, но впервые появился страх перед соревнованиями: смогу или не смогу, будет больно или не будет больно. Это был переломный момент, когда я переборола саму себя, отбросила все страхи, прыгнула и заняла второе место. Поняла, что еще многое смогу, и все будет нормально.

— Вы говорили, что точно знаете, чем займетесь после Токио.
— Я очень хочу развивать детский спорт. И речь не только о тех детях, которые тренируются ради больших результатов. Хочу, чтобы каждый ребенок, будь ему 8 лет или 12 лет, мог прийти в зал и заниматься в какой-то группе. Дети будут намного здоровее, даже если просто позанимаются два-три раза в неделю. Это главная цель спортивного клуба, который будет носить мое имя.

— Оглядываясь назад, что бы вы сказали той, 17-летней Оксане, которая выиграла свое первое олимпийское золото?
— Оксана, ты делала все правильно. Я очень довольна своей жизнью, довольна своей семьей. Я счастливая женщина и мать и поэтому — самый счастливый человек на свете.

Подпишитесь на канал Sport24 в Яндекс.Дзене