Большое интервью Тутберидзе: жизнь в США, смерть матери, договор с Загитовой, «Плющенко нет», цель на Пекин-2022

Редакция Sport24

Поделиться

Комментарии

Первый канал анонсировал интервью с Этери Тутберидзе еще месяц назад — его должны были показать во время финала Гран-при. Но, как известно, из-за появления омикрона старт отменили. В итоге интервью появилось сегодня в рамках эфира программы «Пусть говорят». Началось оно с представления нового питомца легендарного тренера.

— Что за чудо? Как зовут?

— Мишель.

— Маленькая совсем.

— Я не знаю, какого размера она вырастет. Пока маленькая.

— Откуда?

— Саша Трусова подарила. У нее появилась такая собака, я с ней заигрывала: «Отдай мне эту собаку. Зачем она тебе нужна. У тебя уже 5 или 6». В какой-то день она пришла с переноской, поставила на лед и сказала: «Вот вам собака». Я вначале подумала, что она мне дала свою поиграть, а потом оказалось, что это теперь моя. И я поняла, что с Сашей нельзя шутить.

— И как ощущения?

— Я ее обожаю.

— То есть она угадала, что живое существо, которое может быть рядом, вам нужно? Вот так вот дружба семьями и начинается.

— Дружба собаками.

— С собаками проще, чем с людьми?

— Собаку нельзя залюбить. Можно обласкать, облюбить и от этого хуже не будет. А со спортсменом надо аккуратнее.

— Поэтому про вас ходят легенды, что вы какая-то…

— Какая?

— Резкая.

— Резкая.

— Прямая.

— Строгая. Я предпочитаю своим спортсменам говорить правду, потому что лесть они услышат от других. Правду же услышат только от меня.

— Можете сказать, что тот сложный путь, который вы проделали…

— Я думаю, легче пути нет ни у кого.

— Успех в итоге благодаря вере родителей в вас.

— Первое, что меня злило, почему хотелось состояться, наверное, было заложено, когда мне было 4 года. Приехали наши родственники из Грузии, они сидели за столом кухне и кто-то спросил папу: «Так, а сколько у тебя детей?» Он сидит и говорит: «Один сын». А я сзади бью его по плечу: «Пап, нас пятеро». Он так: «Отойди. Один сын». Я потом спросила: «Пап, а почему?» Он говорит: «Сын будет продолжать род, а вы — девочки. Не считается». Мне все время хотелось доказать, что считается.

— В одном из интервью вы сказали: «Жаль, что папа не увидел этого сочинского триумфа».

— Да, да. Просто он очень сопереживал. Он приходил со мной на каток и каждому по-грузински давал ЦУ (ценные указания. — Sport24). Он в меня верил.

— Мама застала Сочи, она увидела, она смогла насладиться. По ней же было видно, как она светится в интервью, которое у нее брали об успехах дочери.

— Мне кажется, она у меня просто светилась. Правда.

— Разговаривая про вас, там всегда была видна неимоверная любовь.

— Да. Она сопереживала. Даже вела дневник, где считала количество медалей, а конце года подавала мне. Сколько в том году, сколько в этом, какого уровня. Мама очень болела фигурным катанием.

— С вами мама была строга в 5 лет, когда привела…

— Да. Она знала, что я не должна ни секунды стоять. Я боялась остановиться. Мне нельзя было останавливаться. Я делала какое-то упражнение или движение и думала, что делать следующее, чтобы не останавливаться.

— Чтобы мама не ругала?

— Чтобы мама не ругала.

— И при этом вы ее безумно любите.

— Конечно. Она же это делала для меня, а не для себя.

— Вы сейчас понимаете, что делали не так, когда катались?

— Конечно. Где-то разминка или зарядка, но вместо того, чтобы бежать куда нам сказали, мы в кусты. Выжидали эти положенные 15 минут и возвращались. Если бы мама знала это, отругала.

— Вы тоже светитесь. Вы добрый человек. Когда я читаю про какую-то жесткость, жестокость, у меня ощущение, что вы специально вокруг себя создали этот антураж.

— Во-первых, так проще. Что касается строгости и жесткости, она присутствует на тренировках. Мне бывает бесконечно обидно, когда я понимаю, что данную тренировку спортсмен мог провести намного лучше, или не может собраться. Приходится где-то раздраконить, заставить включиться.

Если я не заставлю, не будет у этой спортсменки медали, радости от того, что она встала на пьедестал и, дай бог, гимн в ее честь. Не будет. Значит, мне придется вложить свои силы и энергию. Хорошо, да, меня еще один спортсмен не будет любить.

— Бывало так у вас, что вы говорите правду, а человек обижается?

— Обижаются и уходят. Этих примеров очень много.

Я сама отлично помню, что в переходный возраст мне ничего такого не говорил тренер, но у меня все вызывало комок в горле. Мне казалось, что меня не понимают, недооценивают. Это нормально. Это гормоны. Все это должно быть в полном доверии, что приведет к цели.

Уход Саши Трусовой. Она совершенно искренне сказала: «Мне нужно сменить картинку». Правильно иди нет, но я почувствовала, что мы — декорации.

— Им кажется, что где-то может быть лучше.

— Во-первых, нам всегда кажется, что там трава зеленее, небо голубее и все лучше.

— Вы никому не отказываете в праве вернуться?

— Слушайте, да нет. Когда-то Полина Шелепень убежала со сборов, потому что я отобрала у нее котлеты на обеде. Пришла бы обратно, стала бы не в 14-м, а в 15-м году чемпионкой мира. Стала бы. Куда бы она делась.

Если спортсмен идет обратно, значит, он что-то осознал. Я же заставляю не потому, что мне это нравится. Спортсмены бывают разные, но кого-то, к сожалению, надо заставлять. Это энергозатратно. Я тоже хочу выходить и получать удовольствие от процесса, а не заставлять.

— Девочки, которые возвращаются к вам из других мест, с чего они начинают? Просят прощения?

— Нет, не люблю это. Зачем эти прощения? Это же унижает. Мы же все хотим сохранить чувство самодостаточности. Мы даже перед родителями порой не просили прощения.

— Вас бодрит существование конкурентов, которые переманивают ваших спортсменов?

— Слушайте, да все это есть.

— Вот есть Плющенко.

— А он есть?

— Не знаю.

— Я тоже.

— Я теоретически. Я про условного Плющенко, который условных спортсменок условно приглашает к себе и они условно соглашаются к нему переходить. Сам этот факт помогает быть на острие борьбы и находить внутренние резервы, чтобы прогрессировать?

— Нет. У меня нет никакого условного Плющенко. Я понимаю, при чем тут этот тренер.

Смотрите, если наши спортсмены хороши, они будут желанны везде. Если они плохи, то они никому не нужны. Мы стремимся к тому, чтобы они были сильными и желанными.

— То есть раз хотят, значит, нужны?

— Конечно. Здесь вопрос уже от спортсмена. Опять же от доверия и понимания. Если его нет, а спортсмену позвонили или написали, не знаю, как там это работает… Честно скажу, никогда, хотя хотелось, никого не приглашала. Хотя иногда смотришь на какого-то спортсмена и понимаешь, что дала бы больше. Но я не перешагиваю эту грань. Если ты позвал, где-то уже обязан. Ты же разрушил там, значит, обязан показать результат с этим спортсменом лучше, чем он был там.

— Так удобно же брать готовых. Вы бы пригласили какую-нибудь Лизу Туктамышеву?

— В свое время я недоумевала, почему она не прыгает четверные прыжки. Я видела, что они там есть. Я бы не пригласила ее к себе в группу. Не потому, что она неинтересная, а потому что есть этика, тренерская этика.

— Я знаю некоторых спортсменов, которые бы хотели, чтобы вы позвонили, но думают, почему этого не происходит. Теперь мы узнали, почему.

— Еще до появления Максима Ковтуна, когда он катался в Екатеринбурге, я приехала на соревнования и видела, как этот парень тренируется один. Я думала: «Вот бы он к нам пришел». Но у нас нет такого… Понимаете, это Екатеринбург, значит, надо было предоставлять квартиру и вот это вот все.

— Вы уехали из страны за океан, когда перестали кататься.

— Уезжала я из Советского Союза. Это был совершенно другой период: уезжали все. И я не уезжала. Хотела поработать в шоу, тогда они были там, и за них были готовы платить деньги. Но там не сложилось. Мне не хотелось возвращаться проигравшей. Я думала: «Нет, я же уезжала заработать денег, привезти родителям. А не приехать без ничего, как нищая».

— Родители знали, что вы там питаетесь бутербродами в баптистских церквях?

— Нет. Зачем расстраивать? Я же понимаю, что мама будет переживать.

— Они это узнали после?

— Всех подробностей они не знали. Я всегда старалась на все вопросы отвечать: «Все хорошо». Если плохо, тогда надо возвращаться. Мама будет переживать. Ну, зачем?!

— А когда был теракт (в Оклахома-Сити. — Sport24), невозможно же было не знать, что это тот же самый город, место.

— Мы были напротив.

— Это был не просто теракт, а крупнейший теракт в истории США.

— На тот момент.

— Связались с родителями сказать, что живы?

— Не сразу. Когда я дозвонилась, мама уже плакала, потому что были новости в СМИ и по телевизору.

— А потом у вас в Америке все-таки сложилось. Вы задержались.

— Что значит задержалась? Я просто решила, что не может быть, чтоб ничего не получилось, и я вернулась. Я стала заниматься документами, чтобы получить грин-карту, то есть вид на жительство. И работать, и начать зарабатывать. Вот она, американская жизнь.

— Но?

— А вся семья там. Я поняла, что нет спокойствия. Если это и есть моя жизнь, то это не то. Чего-то не хватало. Жизнь не начинается.

— И вернулись.

— Я решила попробовать вернуться. Это была другая страна с другим гимном. Я приезжала периодически, все понимала, но люди остались теми же. В юридической конторе мне нужно было что-то отксерокопировать, и женщина быстро все объяснила на нашем языке. Меня это шокировало, потому что я отвыкла.

— От прямоты?

— От прямоты, куда меня послали ксерокопировать.

Последние полгода я моталась туда-сюда. Мне было немножко неловко перед своими спортсменами, они расстраивались, обижались, и я решила попробовать начать жизнь здесь. Пусть меня отправляют ксерокопировать дальше и дальше, я пойму, что мне этого сполна, тогда поеду жить в Америку. Как-то так я для себя решила.

У меня никак не получалось устроиться на работу, никто не брал.

— Кто предложил этот надувной каток в Братеево?

— Честно скажу, я объездила и обзвонила всех. Я была везде. Даже не хочу никого перечислять, чтобы не обидеть. Но мне отказали все. Сказали, что не надо надеяться через год-два. Я говорила, что буду работать бесплатно, мне не надо зарплаты, я просто хочу быть тренером, выходить на лед. Мне сказали: «Нет, не надо. Спасибо».

— Представляю, как эти люди потом кусали локти, упустили такого тренера.

— Здесь, в Москве, я нашла желтые страницы. Открыла и начала листать все, что касается — лед, цирк на льду.

— Просто объявления?

— Да, просто объявления. Где, чего, вызванивать. Вызвонила цирк на льду, у них площадка надувная в Братеево. Они по телефону сказали: «Да, приезжайте, мы вас возьмем» . Я говорю: «Как, просто?» Это был конец 1999-го года. Дальше я понимала, что надо как-то пытаться вылезти с этой площадки и продолжала искать, где еще работать. Дальше я устроилась в Зеленограде. Помимо катка в Братеево, я три раза в неделю по 45 минут вела оздоровительную группу в Зеленограде.

— Братеево и Зеленоград.

— 400-й автобус от Речного вокзала (улыбается).

— Большое было желание работать в России.

— Слушайте, надо просто воспринимать все, как должное. Не устраивает — езжай обратно, чего жаловаться.

— Я смотрю и на вас и понимаю, что с вами у меня связаны самые счастливые воспоминания в принципе. Потому что февраль 2014-го в Сочи — это без преувеличения самый счастливый месяц в жизни. Каждый раз возвращаюсь туда и думаю, что это была какая-то концентрация эмоций.

— Концентрация эмоций была, точно.

— Все бегали за вами, как и за Юлей Липницкой. Пытались выяснить, где же она тренируется.

— Да-да. Нам тогда в раздевалке камеру установили, здесь где-то на льду.

— С одной стороны, это было невероятно. Вас это раздражало тогда?

— Нет. На тот момент я очень переживала, что это полностью разрушит сконцентрированность Юли. Что, в принципе, и произошло, к сожалению. От командника до личных соревнований это был уже другой спортсмен. Она была несконцентрированной. Если вернуться к шестиминутной разминке перед короткой программой, я уже на льду поняла, что она не будет кататься. Она не разминалась, она ездила по бортику, пальцем проводила по бортику и заглядывала в глаза каждому судье. Это, конечно, удивляло. Все равно — маленькая девочка, 15 лет. Отдать должное, абсолютный поклон ее маме. Мама вела ее к этой медали. Я очень надеюсь, что когда Юля будет постарше, она осознает это и отблагодарит маму.

— Вы думаете, этого до сих пор не произошло?

— Я не знаю. Я просто хочу, чтобы было осознание. Как у Жени, должно прийти осознание, что это все равно олимпийская медаль, пусть и серебряная. Так и у Юли. Мне хочется, чтобы пришло осознание, что у них были сложные взаимоотношения, но мама отдала всю свою жизнь и привела Юлю, свою дочь, к этой медали. Она не занималась собой, она занималась дочерью. Ты же практически отказываешься от свой жизни. Не практически отказываешься, а занимаешься вот.

— Как складывались ваши отношения в период Олимпиады в Сочи с другими коллегами и тренерами? Как они вас приняли?

— А чего тут воспринимать? Слушайте, вот здесь как раз очень хорошо работает эффект. Все про меня думают, что я злая, и никто со мной не общается. Поэтому не надо ни с кем общаться.

— Удобно.

— Очень.

— У вас было уже две Олимпиады. Вспоминается не только радость, была же и драма.

— Если мы берем Сочи, то особенно личные соревнования омрачили состояние. Если брать Олимпиаду-2018, то, конечно, во-первых, состояние моей матери на тот момент. Я не понимала вообще, дождется ли она меня. И реакция Жени на медаль сразу. Все это тоже омрачало.

— С мамой были тогда на связи?

— Диагноз — глиобластома. На тот момент она уже не обладала речью. Диана в это время жила в общеобразовательной школе. Как-то комнату соорудили, чтобы кровать была. Она мне звонила, плакала.

Я маму оставила дома. Все было хорошо, мы общались, переписывались. Все очень резко произошло. Диана приехала с тренировки, а я уже приземлялась на сборы в Японии. Мне звонит Диана и рыдает: «Мама, я не понимаю, с бабушкой что-то не то» . Я говорю: «Вызывай скорую». Диана отвечает: «Нет, ты вызывай скорую» . Говорю: «Как? Я в Японии. Вызывай скорую». Позвонила на каток, в дирекцию. Говорю: «Помогайте, вызывайте скорую, езжайте сами». В начале я думала, что это инсульт. В общем, все равно, наверное, мама меня дождалась, если можно так сказать. Мы даже продлили ее месяцы жизни.

— Место и время, где вы хотели бы сейчас оказаться?

— Конечно, каждый из нас хотел бы вернуться в тот момент, где живы твои родители. Сказать им «спасибо» . Мы же не умеем ценить то, что имеем. Мы воспринимаем все, как должное.

— Потом вы уже пришли к тому, что пьедестал уже весь ваш, первое, второе и третье место. Вы видели эти пьедесталы и дальше возникает вопрос у меня как у неспециалиста, абсолютно банальный жизненный вопрос. Понятно, что от тренера зависит очень много, не было таких моментов перед соревнованиями, когда вы думали «кого же все-таки повыше»?

— Нет, у меня даже как-то брали интервью перед Олимпиадой и спрашивали, как я считаю они должны расположиться. Я сказала, что для меня очень важно, чтобы каждая из этих спортсменок откатала свой максимум. Чтобы не сожалеть о том, что «я могла прыгнуть лучше» или «где-то я потеряла концентрацию, не хватило сил, что-то недотренировала» и потом посмотреть, что этот максимум стоит. Была Олимпиада 2018 года, где было две медали, первое и второе место, мы стояли я, Сергей Викторович (Дудаков) и Даниил Маркович (Глейхенгауз) втроем, я им сказала: «Ребят, мы сейчас должны просто понять, что у нас две спортсменки — первое и второе место. Мы просто должны им эти секунды, минуты быть благодарными, что это произошло, и мы к этому пришли» Мы получили максимальное от того, к чему шли.

— А кто главный конкурент сейчас ваш? Вы на кого-нибудь смотрите?

— Вообще не люблю ни на кого смотреть, потому что, когда я на кого-то смотрю, мне все нравятся. Мне все кажутся сильнее нас, меня это расстраивает.

— Серьезно?

— Поэтому не смотрю, нет.

— Потому что в мире-то все смотрят на вас.

— Не смотрю, потому что меня сразу все огорчает, мне все кажутся сильными. Эта катит, эта еще чего-нибудь, эта такую ласточку сделала.

— А вы ощущаете себя как самого востребованного тренера?

— Нет, нет, я отлично понимаю, что чем выше мы забираемся по показателям, по медалям, тем больше спроса с нас. Потому что люди верят и ждут. А я же понимаю, насколько это все трепетно и хрупко.

— Какой вообще обычно распорядок дня?

— Я стараюсь не вставать раньше 8:30 утра. Дальше я люблю медленное утро: выехать из дома в 10:45, в 11. Два с половиной часа на сборы мне надо.

— А тренировки первые во сколько начинаются?

— Я к 12 подъезжаю, в 11:45 тренировка начинается.

— Большая команда, они собираются без вас первые полчаса?

— Первые полчаса они раскатываются, все продумано.

— А потом?

— Одна группа, потом небольшой перерыв, за это время нужно успеть пообедать, выйти на лед к парникам, потом спуститься в зал ОФП. Потом опять одна группа, вторая группа и домой, спать. Где-то в 9 я приезжаю домой, к программе «Время».

— А спать ложитесь?

— Я недисциплинированная, даже когда уставшая, думаю: «Вот сейчас я все быстро сделаю и к 11 лягу спать». Нет, смотришь время и уже час, полвторого.

— А в 8:30 опять вставать?

— Да, и еще я очень люблю на диване перед телевизором заснуть, и, понимая это где-то в 3–4, надо будет так тяжело встать и перейти.

— А в приметы верите?

— Да, во все. Лучше не говорите мне новых.

— Они же бывают противоречащие друг другу!

— Ну и ладно.

— Что расслабляет, чего душой хочется?

— Как ни странно, вот во время пандемии так получилось, что мы с Дианой были в Майами, карантин начался, нас выгнали из гостиницы, и я арендовала дом. Там такой вид был красивый из дома на канал, природа, утки, ящеры. Я просто отдыхала. Все было очень плохо, что кругом все было закрыто, так пугало, но вдыхаешь полной грудью и понимаешь, что вот это отдых.

— Вы чувствуете, что вам завидуют?

— Это же нормально — зависть. Я тоже, бывает, иногда смотрела на условного другого тренера, и на Олимпиаде медали, медали, и я думала «вот бы и мне так». Мне кажется, завидовать — это нормально.

— Вам важно быть признанным мастером своего дела?

— Ну я же не сразу стала признанным, я же какое-то время была непризнанным. Я просто смотрела на тех, у кого побеждали и думала «вот бы и мне так». Я завидовала. «Вот бы и у меня так катались».

— Это не зависть, это стремление к цели.

— «Вот бы я привезла на соревнования сразу нескольких спортсменов».

— «А вот бы весь пьедестал».

— «А вот бы они не просто участниками приехали, а приехали для того, чтобы бороться за медали, вот бы здорово было».

— Зависть — это двигатель успеха?

— Наверное. Мне кажется, это была зависть, я завидовала.

— Тогда простим тех, кто завидует вам, может их это тоже чему-то научит.

— Только без злости, гадости, она из них изливается. Просто они должны задуматься о своем здоровье, это плохо на нем скажется. Представляете, сколько в них желчи? Как-то же нужно найти причину, почему у меня девочки прыгают? Наверное, потому что я их бью, заставляю. Гестапо здесь.

— Как волшебная кнопка с электрошокером.

— Жаль, что ее нет. Иногда хочется.

— Не было ощущения, что вы иногда своим девочкам становитесь ближе, чем их мамы?

— Вот это у меня было, наверное, без обиды для других спортсменок, с Женей (Медведевой). Настолько она где-то нуждалась во мне, я ее воспитывала, учила, как краситься, одеваться, вести себя, как реагировать на какие-то шутки. В какой-то момент этот конфликт отцов и детей со мной произошел. Поэтому, если честно, стараюсь не приближать больше.

— Как вы тогда смирились с ее уходом?

— А что тут смиряться? Она же ушла, не то что у меня был выбор.

— Вы же вели себя максимально дипломатично, а можно было было вслед «Этери Тутберидзе про Женю Медведеву напоследок».

— А что это, зачем? И, честно говоря, меня не обидело. У нее интервью было, где она сказала, что она нас умоляла оставить программу первоначальную, которая была поставлена.

— А вы поменяли.

— Это неправда. Она вышла со льда в Братиславе, надевая чехлы, сказала мне: «Я больше эту программу не поеду». Я уже из самолета позвонила Даниилу Глейхенгаузу и сказала, что нужно делать что угодно, но ставить программу. Он сказал: «Вы что, с ума сошли?» Но не успели вкатать. Потому что вместо того, чтобы готовиться к сезону, Женя объездила все японские шоу летом. Мы вышли на прокаты в очень слабом виде, дальше игра с весом, потому что кто-то сказал Жене, я даже знаю кто, что она выглядит анорексичкой и у нее будут маленькие компоненты, несмотря на то, что у Жени тогда уже были десятки. Она начала намеренно отпускать вес, тогда пошли недокруты и стрессовый перелом кости. Мы сделали все, что могли, в предложенных обстоятельствах.

— Как вы учите девочек прыгать, как у вас это получается? Вы же это не прыгали, но вы точно знаете, что нужно сделать чтобы это прыгнуть сейчас.

— Здесь, мне кажется, законы биомеханики работают. Ты это видишь. А дальше уже то, насколько спортсмен в состоянии это выполнить. Потому что это же доли секунды.

— С первого взгляда кого-нибудь брали к себе? Чтобы прямо сразу увидели и взяли.

— Наверное, Алина Загитова. Просто пришла слабая девочка, но очень складная, такая красивая сливка. Сочная. Я же взяла ее, потом я ее выгнала.

— За что?

— Потому что она начала лениться, и на тот момент она жила в Москве с мамой, и я пыталась маме донести то, что я ей говорила, научить процессу, «Алина не работает», вы должны ее заставлять. А мама не включалась, а я переживала, потому что они же переехали из Ижевска, снимали здесь квартиру, тратят деньги, чтобы жить в Москве, а я приняла решение ее выгнать. Потом пришла бабушка и пообещала, что она будет заниматься Алиной. У нас было условие, что мама не будет жить в Москве, практически не будет ее посещать до ее олимпийской медали. И мама выдержала. А потом мама приехала. И она сразу стала девочкой, маминой дочерью, которой уже не хотелось 12 часов проводить на катке, потому что есть мама рядом.

— А медаль уже есть, поэтому уговор был соблюден.

— Олимпийская была, а чемпионата мира — нет. Я пообещала Алине: «до Олимпиады». Без обид бабушка привела, потому что она была с ней 12 часов в день, проводила на катке, и бабушка все их сидела.

— Наоборот, мне кажется, мы стараемся их всех поддержать финансово, оплачиваем квартиры, стараемся, когда появляются какие-то результаты, ставки поставить. Шьем костюмы, помогаем с ботинками, инвентарем. Полина Цурская, которая приехала из Омска, мы решили ее вопрос. Юля Липницкая точно так же. Когда хоть какие-то результаты появились, мы стали решать и ее вопросы.

— Это прямо сейчас меняет мое отношение полностью. Потому что сознание людей-обывателей — это раз звездный такой тренер, значит, миллионы приготовь перед тем, как вести своего ребенка.

— Ну, конечно, я же все свои пальто покупаю на то, что Алиночка бедная на шоу зарабатывает и мне несет. Я бегу и новое пальто покупаю. Вот только я в этих пальто ходила еще до их результатов.

— Как побороть в себе желание кому-то больше кому-то больше благоволить, а кому-то нет? Все равно фавориты должны быть, все же люди, даже Железная леди Этери Тутберидзе — человек.

— А я скажу честно: у меня только одна фаворитка — это моя дочка. Остальным я даю максимум, что могу дать от себя, сколько они возьмут и что они с этим сделают.

— Бывают моменты, когда на соревнованиях вы закрываете глаза, отворачиваетесь?

—Только с Дианой и Глебом — все, я не смотрю (улыбается). Потому что мне кажется, что связь эта есть, она, возможно, будет меня чувствовать.

— Прощаете Диане что-то на льду?

— Нет-нет. Когда приезжаю, мы и ругаемся за каждую недотянутую ногу.

— Как сейчас вы решаете вопрос, что она далеко тренируется от вас?

— Переживаю, скучаю. Мне присылают видео, я начинаю названивать. Или прям обвожу, где мне кажется, что недоработано. У нее есть тренер, «мама, у меня есть тренер».

— Но мама же тренер, она же понимает, что не просто мама…

— Нет, я здесь пытаюсь объяснить, что «Диана, может, я могу сделать для тебя что-то полезное. У меня есть какой-то талант, почему я другим это даю, а тебе нет?» Нет, она меня слушает, просто все равно, конечно, бодается, как и положено бодаться с родителем.

(Рассматривают детские фотографии Дианы)

— Сколько здесь лет Диане?

— Где-то 5-6, я так думаю.

— Такие длинные ноги, такая вытянутая.

— Слушайте, я была уверена, что она будет выше меня. Если я в пору своей молодости была 1,78 м, думала, что Диана будет 1,80 м, то есть правильно сработают все формулы.

(Следующее фото)

— Вот у нее такие длинные ножки, здесь ей лет 12. Я была уверена, что как раз сейчас в рост пойдет, с ростом 1,80 м все эти прыжки бесполезны будут. И я ее просто заставила пойти в танцы, она плакала. Был такой тяжелый момент, она стояла у меня на коленях и говорила: «Мамочка, почему ты в меня не веришь?» Я говорила: «Диана, ты будешь высокой» — «Нет, я не буду высокой, я буду маленькая». В общем, формула не сработала, она оказалась не 1,80 м. В анкете она пишет 1,63 м. Ну, ладно, все, что бог ни делает, я уверена, все к лучшему.

— У вас доверительные отношения с Дианой?

— Да. Она меня любит, как и положено. Мне кажется, она мной гордится и любит меня. И я ее люблю. Для меня, конечно, это то, ради чего я живу.

— Вы помните тот день, когда сказали, что она, может быть, ничего не будет слышать?

— Ну, мне не так сказали, просто «обнаружилась проблема». Конечно, мы начинаем спрашивать: «Господи, почему? Почему я, почему она?» Думаю, все так спрашивают. Просто это надо как-то… Сложная тема. Нам всем хочется, чтобы наши дети были здоровы. Их болячки мы готовы на себя забрать, все, что угодно — Господи, отдай это мне, я с этим как угодно проживу.

Моей первоначальной задачей было просто адаптировать ее к нормальной жизни.

— Папа как-то участвует в ее жизни? Или все на вас?

— Нехорошую тему вы взяли.

— Я без деталей.

— Нет папы у нас. Так бывает. Мне кажется, женщина рожает ребенка для себя. Если мужчина по какой-то причине отказывается от истории этой… Поэтому я говорю все время, что у Дианы есть я, а у меня есть Диана.

— Как складываются ее отношения с Глебом?

— Вначале я вообще очень переживала, когда Диана сказала, что хочет поехать в Америку. Потому что она, конечно, во многом зависела от меня, я многое делала для нее, создавая комфорт. Я им до этого объясняла: «Ребята, вы должны друг другу помогать, потому что никто к вам на хлопок не прилетит, вы только друг у друга, вы должны друг другу помогать во всем».

Сейчас Диане 18 лет, это уже ее история. Я иногда с ней разговариваю, говорю: «Диана, может, ты бы была светом для многих»…

—Точно была бы.

— Да. Но она к этому пока не готова. И, честно говоря, скажу, что она успела в России столкнуться с жестокостью подростков и взрослых. Поэтому она, наверное, так закрылась, эту тему не хочет вообще обсуждать.

К сожалению, наше общество… Мы же не принимаем никого, кто не такой, как мы. Люди, которые так злостно, порой, бывают выражаются — а кто им гарантировал, что у них не будет такого же?

— Самый эмоциональный момент прошлого сезона — слезы Ани Щербаковой на глазах у всех, все смотрят, она плачет.

— Очень тяжело шла подготовка: последствия коронавируса, сил нет, за нее было немного страшно. Естественно, когда она все это собрала, собрала настолько здорово… Плюс еще Саша откатывается чисто, я не знаю, сможет ли у нас Камила откататься чисто настолько, чтобы обыграть Сашу. Камила откатывается идеально, обыгрывает Сашу. И выходит Аня, у которой нет сил, чтобы обыграть чистую Камилу, нужно совершить чудо. И она его совершает. Это такие эмоции, которые как на градус повышались, повышались, и вот слезы — наверное, это было все, не отдать — знаете, как на войне, все отдать, все забрать себе.

— Вот как это работает все-таки.

— Да.

— Кто ваш тыл в плане коллег?

— Сергей Викторович Дудаков и Даниил Маркович Глейхенгауз, мы работаем втроем.

— А как поработать с Тутберидзе?

— Что значит «поработать с Тутберидзе»? Я жадная, я не хочу делиться своими знаниями. Потому что когда я на пенсию уйду, я скажу: «Ой, быстрее надо все раздать, все, что помню».

— Зато честно. Я понимаю, что вы говорите.

— Да. Пока я не хочу делиться своими знаниями.

— Все постоянно обсуждают ваш гардероб, уже притча во языцех ваше пальто.

— Слушайте, была у меня одна куртка, она такая теплая и удобная, с мехом. Я ее, наверное, три раза надела, она правда дорогая. И у меня берут интервью: «Скажите, а вы это пальто надеваете также, как Чайковская свою шапку надевала?» — «Да я всего третий раз в этом пальто». Больше я его не надела.

Я понимаю, что, к сожалению, часто нельзя в одном и том же появляться, а то сразу начинают думать, что оно какое-то волшебное.

— Но как только в разном, сразу начинают думать, что значит этот цвет, что значит этот вид, строят предположения.

— Да нет, просто как-то настроение… Цвет настроения — черный (щелкает пальцами, улыбается).

— Серое пальто с 2018 года, где оно у вас?

— Оно у меня висит. Да, кажется, я потом его ни разу не надевала, оно так ассоциируется у меня с Олимпиадой и с мамой. Не знаю, почему.

— Девочки же смотрят сейчас на их успех, хотят быть похожими, повторить их успех, быть такими же востребованными и популярными?

— Все хотят быть популярными, востребованными, красивыми, счастливыми, богатыми, но только не каждый готов выкладываться, когда сил нет и ты уже не понимаешь докатаешь ли ты до конца. Ты понимаешь, что у тебя есть цель, которая превыше любви к себе.

— Улыбаются вам все, несмотря ни на что. А вы холод любите?

— Нет, вообще не переношу. Я мучаюсь на холоде.

— У вас же все равно какая-то текучка есть в команде, так или иначе, понятно, что ваш костяк Дудаков, Даня (Глейхенгауз), они на месте. Плюс минус кто-то уходит-приходит или нет?

— Вы про кого спрашиваете? Про Розанова что ли?

— Например.

— Например, еще один, как вы говорили «условный Розанов». Его на самом деле я не хотела брать, потому что сноб. Он уверен, что он обязательно придет к результату. Это невозможно. Мы парня усыновили, мы долго его учили, как резать музыку, на компьютере работать, как ставить программы, как вообще тренировать. Научили. Отпустили. Как он сказал в каком-то интервью «стало скучно с нами». Ну хорошо. Мне не скучно. Да, есть, наверное, какая-то звездная болезнь, в какой-то момент начинает казаться, что они знают этот самый путь к успеху и дело не в команде абсолютно, а я к этому приду по-любому.

— Ходит легенда про вас в жизни.

— Что в жизни? Это глупость, наверное.

— Не хотите общаться ни с кем.

— Ой, слушайте, сколько сейчас хейта вокруг. Я иногда читаю… Как вообще человек, написав это, рассуждая, дальше спать-то ложится? Спокойно прямо засыпает? А совесть? Не стыдно? Ужасаюсь иногда каким-то фразам. Но при этом я хочу сказать, открываю сейчас инстаграм, сколько же сейчас людей меня любят. Я читаю, иногда просто пишут, дай бог там мне здоровья, очень много людей, даже не знаю заслужила ли я это, так что это все покрывается.

— Это вам приятно?

— Наверное, больше ответственности появляется. Я как будто чувствую ответственность на эту всю любовь. Надо понимать: я тренер. Меня будут любить пока я показываю хорошие результаты. И помнили. А дальше, я не говорю, что мне нужно чтобы меня помнили и любили, просто это какая-то доля обветренности.

Здорово будет, если три медали будут наши. А так, конечно, будет оставаться понимание, что недоработали.

— Цель — все три?

— Да.

Хочешь знать все о фигурном катании? Подписывайся на наш телеграм-канал!

Подписывайтесь на канал Sport24 в Яндекс.Дзене