Сегодня, 23 марта, в Москве прошли похороны Василия Уткина, к которым выстроились тысячи людей. «Очередь на прощании уходила вдаль. И это лучший показатель, насколько широко Вася раздвинул границы профессии», — пишет в телеграме Тимур Журавель.
Все эти дни после трагической смерти Васи, за которой последовали еще более ужасные события в Москве, я пытался поймать ощущение. Кого мне Вася — а точнее его теперь уже законченный, последовательно цельный образ — напоминает.
Мне кажется, я поймал этот образ: Василий Уткин — это уморительный Лев Толстой из очередного ленивого пастиша Владимира Сорокина; его можно встретить в романе «Манарага» (2017). Толстой там — великан, который шагает навстречу радостным жителям села, идет с другого берега реки, по уже весеннему хрупкому льду.
И я, читая это сорокинское описание, понимаю, что оно написано про Толстого — но все же читаю и вижу в нем Уткина:
«Люди знали, что весну им принесет большой человек с левого берега. Он всегда приходил внезапно, хотя все его ждали, как ждут осенью снега, в засуху — дождя, а теперь — тепла и пробуждения уставшего от зимы мира. […] И человек пришел — с левого берега, как всегда, в разгаре дня, когда солнце стояло в зените и дарило свое уже сильное тепло еще покрытой снегом земле, людям, зверям, деревьям и птицам, так хотящим весны.
А чудо было в том, что человек, пересекающий реку, рос и приближался с каждым шагом. И уже издали было заметно, что этот человек большой, необычный. […] Он уже миновал середину русла, шаги его рушились все громче, оживший ледоход шумел за спиной, и с каждым его шагом все следящие за ним понимали: приближается великан».
Будет абсолютной пошлостью — такой, за какую Владимир Набоков пригласил бы вас на казнь, — разжевывать, объяснять эту метафору: какой именно лед растопил Вася. Какую весну он нам принес.
После сотен, тысяч признаний от коллег — даже тех, от которых Вася «отказался», даже тех, кто не сходился с ним во взглядах на жизнь, — после всех горьких панегириков (о том, как Вася вдохновлял и наставлял) ничего объяснять уже более не нужно.
Меня самого Уткин успел назвать «просто сокровищем» — и я этого никогда не забуду.
Вася и правда подарил нам вечную весну: в одиночной камере, с подключенной тарелкой «НТВ-Плюс».
И я подумал, есть что-то дополнительно тонкое — в том, что когда создателям фильма «О чем еще говорят мужчины» понадобился образ человека, априори уважаемого всеми, авторитета непререкаемого и как бы вечного, они выбрали таким человеком как раз Толстого.
И снова показали его комичным. Но ведь и Уткин никогда не закрывался от юмора, от того, чтобы не только побурчать на других, как на Рассказова или Дзюбу, но и посмеяться над собой. И даже над своей смертью Василий Вячеславович разрешил нам всем вместе поподтрунивать, если мы захотим; он не запрещает: «Худшее, что можно сделать по случаю чьей-то смерти — нацеплять личину, искать ритуал. Имейте в виду на случай моей. Я разрешаю злые шутки и иронию».
В первой части — «О чем говорят мужчины» — есть очаровательнейшее камео Уткина. И я бы закончил этот текст словами живого, навсегда живого Васи — потому что на самом деле он никогда не умирал.
И когда-нибудь лед на реке снова треснет.
