«Падение СССР горячо приветствовал. Тошнило от всего этого». Интервью знаменитого комментатора Гусева: ему 70 лет!
Виктор Гусев комментирует столько, сколько я живу. В 1994-м он поработал на первом крупном турнире и с тех пор набрал 15 матчей плей-офф ЧМ. А в Японии и Корее-2002 Гусев совмещал работу в эфире и в сборной России.
Его голосом звучали некоторые победы сборной России — например, над Англией в «Лужниках» — и много ее поражений, которые сделали комментатора «нефартовым» (так Гусев в итоге назвал свою автобиографию). Он давно не громыхает в эфире, но его голос по-прежнему узнаваем, а «берегите себя» вообще ушло в вечность.
Сегодня Гусеву исполняется 70 лет. Он по-прежнему работает на Первом канале и на публичных мероприятиях, плотно следит за футболом и активно сотрудничает с «Лигой Ставок» как амбассадор. По случаю юбилея Виктор Михайлович стал гостем редакции Sport24.
— Раньше не раз слышал: Гусев не выглядит на 50, на 60. Сейчас вам 70. Как вы?
— Очень странные ощущения. Все четче понимаешь: жизнь не бесконечна.
Лет до 60 вообще о возрасте не задумывался! А 70 — это как невозможно было в 1990-е годы представить, что когда-то наступят 2000-е.
— В чем вы прежде всего чувствуете свои 70?
— Десять лет назад перестал играть в футбол. В своем последнем матче, кстати, забил — за сборную журналистов в ворота команды группы Muse, приехавшей на концерт в Москву. Не играл у них только солист Мэттью Беллами: «Впереди большое турне. Не можем им рисковать». Потом подо мной среди бела дня провалилась железнодорожная платформа в родном Внукове, я упал на рельсы, сломал позвонки…
— Да, с этого начинается ваша книга.
— Так вот в больнице, прикованный к постели, и начал писать. Футбол после этого и забросил — думал, что за молодыми будет сложно угнаться. В апреле этого года вернулся.
— И как?
— С движением нормально, даже со скоростью. Но совершенно утеряно чувство мяча. Требуется гораздо больше времени, чтобы его обработать. Так я на 20-й минуте еще и травму получил.
— Серьезную?
— Играю в центре защиты. Владею мячом, меня атакует соперник, отбирает. В падении выбиваю мяч— и травмирую заднюю поверхность бедра. Две недели восстановления — и с тех пор как-то пока все.
— Как поддерживаете здоровье?
— Каждый день делаю планку по шесть минут. Шесть упражнений, на каждое по минуте. Попросил младшую дочку расписать комплекс. И вот уже 450 планок за 450 дней! После этого ровно час хожу на дорожке 6 километров. И примерно раз в неделю стараюсь заниматься в студии укрепления спины и тела. Делаю упражнения для мышц. Не тех, которые видны, а тех, что, например, поддерживают позвоночник. Очень важная вещь. Жена в свое время посоветовала.
— Алкоголь употребляете?
— Пиво очень люблю. В основном британские эли и чешский пилзнер. Виски — тоже. Правда, раньше пил его с колой, но вот от сладких газированных напитков отказался. Поэтому теперь — с минеральной водой .
— Диету соблюдаете?
— От сладкого отказался. Не ем на ночь. Еще мне казалось: яблоко на ночь — это хорошо. Ничего подобного: с фруктами надо закончить в шесть вечера. Или думаешь: как здорово каждое утро есть творог. Нет, каждый день нельзя — максимум три раза в неделю. И то при условии, что у тебя в этот день больше ничего молочного. Никаких каш и гарниров вообще! Все переношу спокойно, сложно только без хлеба.
— Лет пять назад один мой друг сказал: «За один перелет Гусев может освоить фуфырик коньяка. Так он любит расслабляться — поглощать алкоголь». Верно?
— Друг ошибся: коньяк я не пью. Много его и портвейна было в юности. Выпивать перед репортажем — это исключено. А вот когда что-то пишу… Хемингуэй же говорил, что писать надо пьяным, а редактировать — трезвым.
Вспомнил, как в полуфинале хоккейного чемпионата мира-2005 с Канадой нас засудил финский арбитр Хенрикссон. После репортажа мы с коллегами отъехали подальше от венской арены, пьем пиво. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется сам этот Хенрикссон: «Вы русские? Хочу перед вами извиниться. Я допустил ошибку. Но не из предвзятости». Я тогда параллельно писал для «Спорт-Экспресса», рядом со мной — работавший в нашей группе Первого канала корреспондент Роман Грибов. [И он] — молодец! — незаметно включает диктофон! В ночь я отправил историю в редакцию. И главный в «СЭ» Владимир Кучмий ставит ее на первую полосу.
Но возвращаюсь в Москву, и Николай Малышев, руководитель нашей спортивной дирекции, меня вызывает: «Виктор, ты, по-моему, допустил очень серьезную ошибку. Нет, речь не о репортаже, а о твоей публикации. Ведь этим материалом ты фактически оправдываешь человека, которого сейчас ненавидит вся страна». Вот такая разная оценка одного и того же разными людьми.
— Находится время на путешествия? Недавно видел ваши фото около «Уэмбли».
— Да, ездил вот в Лондон. Кроме всего прочего, купил несколько пластинок в коллекцию.
— Она же у вас огромная?
— Без преувеличения — тысячи компактов, пластинок. В какой-то момент я от винила отказался — считал, что у него нет будущего.
— Сейчас он страшно популярен.
— Благодаря возвращению винила вернулись и музыкальные магазины в разных странах: в Англии, во Франции… А то уже к моему ужасу все покупки перешли в онлайн. Приятно повертеть в руках и прямо на месте купить что-то в коллекцию. Хорошо, что не распродал ее в свое время!
— Самая дорогая сердцу пластинка?
— Оригинальные альбомы моей любимой группы Jethro Tull — что-то купил в командировке в Штаты еще в студенческие годы, что-то — тогда же в Москве у спекулянтов, а за некоторыми пришлось уже сейчас побегать. Каких-то, кстати, нет даже у самого лидера группы Иана Андерсона, с которым не только уже больше 30 лет дружу, но и сотрудничаю. Так, делал поэтические переводы на русский его текстов для больших изданий — бокс-сетов. А также либретто для его рок-оперы.
Переиздают все отлично и качественно. Но к первопрессу особое отношение. Вот, скажем, King Crimson: у меня все их есть, но я отдельно горжусь отлично оформленным сборником, из моей молодости — A Young Person’s Guide to King Crimson. Долго я его искал и вот недавно нарыл в Питере. А оригинальный диск Deep Purple, Burn, у меня вообще стоит нераспечатанный! Почему-то тогда, в 74-м, я его не стал открывать. Уникальный случай.
«Представим: работал бы я на матче с Хорватией на ЧМ-2018, проигрываем — сказали бы: «Нефартовый!»
— Какую должность занимаете на Первом канале?
— Сейчас — руководитель программ службы новостей.
— В чем состоит ваша работа?
— У нас две бригады. График — неделя через неделю. Приезжаю в Останкино в 14 часов, и мы делаем новости спорта для информационных выпусков и для программы «Доброе утро». Сначала на Дальний Восток, потом добавляем что-то свежее, и эта версия идет на Урал — и так до Москвы. Делаем до позднего вечера или даже ночи: все зависит от событий.
— Что делаете конкретно вы?
— Пишу тексты сам, что-то делю с редактором. Отдаем режиссеру, который подбирает картинку. Потом озвучиваю. И так — с понедельника по воскресенье. Следующую неделю посвящаю другим делам, хотя периодически возникает что-то дополнительное и на Первом.
— Ваших комментариев давно не слышно.
— Комментировать на каком-то другом телеканале, кроме Первого, с самого начала работы не могу по контракту. Комментирую в проектах «Лиги Ставок». Что-то делаю вместе с РФС на матчах сборной или значимых ветеранских событиях. Есть ретроматчи, корпоративные турниры, много всяких заказов, связанных с ведением или озвучкой.
— Договориться хотя бы о разовом совмещении с Okko, как Казанскому, не разрешили бы?
— Наверное, можно было бы. Но, честно говоря, я не рвусь. У меня очень много других дел, чтобы сейчас вписываться в такую систему.
— Не скучаете по плотной работе?
— Имеете в виду, чтобы я хотел броситься на отдельно стоящий матч, скажем «Зенит» — «Краснодар»? Это будет немножко странно. Скорее из ностальгии хотел бы поехать в Америку на чемпионат мира 2026 года. Закольцевало бы мою историю. Да, это было бы интересно.
— ЧМ-1994 в Америке — это же ваш первый крупный турнир?
— Да. На финале Бразилия — Италия должен был работать Владимир Перетурин. Я — тогда еще внештатник — уже свое на турнире откомментировал. Вдруг мне звонят из Москвы: «Виктор, ты комментируешь финал».
Кстати, была забавная ситуация, которую невозможно представить сейчас. Первый тайм комментировали Жолобов и Орлов — они на стадионе в Пасади́не, пригороде Лос-Анджелеса, как и я, сидят в одних трусах, жара сорок градусов. Откомментировали на свой канал — и говорят: «А сейчас, друзья, переключите свои приемники на первую кнопку. Слово Виктору Гусеву!» И я пошел комментировать второй тайм, вместе с дополнительным временем и серией пенальти.
— И правда, диковинно.
— Вообще говоря, работать на чемпионатах мира и Европы интересно и в каком-то смысле легко. Да, комментировать приходится через день — если не каждый день, — но ты так окружен футболом, что и готовиться особо не нужно. Информация вливается тебе в уши — тебе надо просто сесть и ее выдать. Мне нравилось это гораздо больше, чем Олимпийские игры — где я только вел студии, был таким разводящим. Футбол же с Игр мы практически не показывали: он там не самый интересный вид программы. Вот так всю Олимпиаду я видел на мониторах в телецентре, был абсолютно в курсе всего — но наружу практически не выходил.
— Обиделись, что Первый канал не назначил вас на матчи сборной России на ЧМ-2018?
— Никогда не обижаюсь. Вместо этого пытаюсь найти во всем здравый смысл и, если надо, переключиться на что-то другое — ведь вокруг так много всяких возможностей! А тогда пришло время экспериментов, пошли поиски. Сразу расписали схему, и в дни матчей сборной я оказывался в других местах.
— Вас это удивило?
— Да нет. Пробовали разные дуэты. А я, честно говоря, и не лез. Ведь если бы они в итоге проиграли… (Смеется.)
— В итоге-то не проиграли.
— Ну как? А хорватам в четвертьфинале? Представьте, что я бы там работал. И вот мы уступаем в серии пенальти. «Нефартовый»!
«Не вижу себя в роли одноразового комментатора»
— Допустим, «Матч ТВ» делит права на показ РПЛ с Первым. Спокойно бы отработали?
— Конечно, я бы подключился. Как к любому проекту на Первом.
— Владимир Стогниенко давал понять: откомментировал уже все что можно — и мотивация угасла. У вас было такое?
— Что-то в этом есть, но только отчасти и временами. У меня было много всяких предложений — я их даже не рассматривал. Да и раньше тоже.
— Какие, допустим?
— Звали на «НТВ-Плюс». И помню, сидим на старом стадионе «Динамо» с Васей Уткиным. Он мне предложил вести «Футбольный клуб». Возможно, Вася хотел двух ведущих в этой программе — или чтобы кто-то его подстраховывал. Таким человеком потом стал Дима Федоров. А я не пошел.
— Интересно, как бы вы вписались в «Футбольный клуб»?
— Программы у нас с Васей были в корне разные. В «На футболе с Виктором Гусевым» надо было непременно показать все голы тура — вынужденно из этого в основном и состояла программа. А Вася в «Футбольном клубе» мог позволить себе взять и сделать выпуск, например, о «Реале» — и делал великолепно! Я мог об этом только мечтать. Хотя и мы выкраивали время на какие-то рубрики, даже забавные истории, но на них в эти 28 минут оставалось очень мало времени.
— Последние предложения, которые вам поступали?
— Володя Стогниенко говорил: «Приходите в студию Оkkо или как комментатор».
— А вы?
— Не вижу себя в роли одноразового комментатора. Тогда нужно, как я говорил, подчинить себя этому графику. А у меня работа на Первом канале — вся неделя занята. Да и следующая же неделя тоже расписана по часам.
— Неужели туда не впишется один-другой репортаж?
— Не впишется в том виде, в котором я привык.
— А как вы привыкли?
— Войти в комментаторский ритм, постоянно работать на матчах. А так — время от времени появляться или выйти один раз — это будет плохо, не то, что мне интересно.
— Весной «Матч» вернул в эфир Геннадия Орлова. Слышали его комментарий матча с «Рубином»?
— Да. На мой взгляд, это было хорошо.
— Большая аудитория сейчас есть и у 70-летнего Бубнова. А Орлов отработал даже сильнее тех, кого обычно ставят на матчи «Зенита». Есть ощущение: ваш голос сейчас бы звучал актуально без скидок на ностальгию. Не согласны?
— Бубнов не комментирует матчи. А тем, что он делает, в разных видах занимаюсь и я. Как звучал бы голос — не мне судить. Может быть. И повторяю, мне в этом плане сложно думать о себе — слишком много организационных моментов, которые сразу же помешают этому состояться. Что же касается игр РПЛ, то смотрю абсолютно все матчи. И знаете, когда я переживаю? Когда параллельно ставят два матча.
— Тоже этого не люблю.
— И неважно, кто играет! Я смотрю все. Уж не знаю, может, это по накатанной так у меня идет или привычка из детства.
«Карпин? Я всегда был против совмещения»
— Сколько футбола смотрите, помимо РПЛ?
— Конечно, включаю и Англию — у пиратов где-то. Италию, Испанию, турниры сборных — здесь точно слежу за матчами, на которые сделал прогнозы для «Лиги Ставок».
— Все прогнозы пишете сами?
— Да, конечно. Это где-то странички полторы-две. Потом ты все суммируешь в видео на минуту. Поддерживает в тонусе. Ты должен интересоваться разными чемпионатами, видишь там какие-то интересные тенденции.
— Прям погружаетесь в то, что прогнозируете? Со стороны кажется: многие эксперты в таких случаях говорят что придется, без старания.
— Погружаюсь, и очень сильно. Потому и прогнозы получаются такие длинные. Даже сокращать приходится.
— Матчей в еврокубках все больше. Следите за всеми?
— Ну, тут все посмотреть невозможно. Хотя хорошо, что так матчи разбросаны и соперники распределены, как сейчас. И все же самое интересное — впереди: плей-офф.
— Кто выиграет ЛЧ в этом сезоне?
— «ПСЖ». У них появился победный опыт, а состав по-прежнему потрясающий, еще и продублированы многие позиции. Да и не самый высокий уровень чемпионата Франции позволяет сосредоточиться на другом турнире. Вообще, странно, что «ПСЖ» сумел добраться до победы в ЛЧ только в прошлом сезоне, а не раньше.
— Вы бы на месте Сафонова уходили из «ПСЖ»?
— Если ты в таком клубе сидишь на скамейке — да, получая большие деньги и находясь очень близко к топовому футболу, но имея шансы только в отдельных матчах, — устраивает ли такая позиция? Мне кажется, зависит от амбиций. Предлагают тебе перейти в команду рангом ниже, которая тоже участвует в ЛЧ или в других еврокубках, где ты будешь основным вратарем… Черт его знает. По Сафонову, сейчас, конечно, нанесен удар. Доннарумма уходит — и появляется Шевалье. Если человек амбициозный, он должен сказать: «Ну как же?» Другое дело, что Шевалье ошибается. Может быть, расчет у Сафонова на то, что это будет чаще.
— Вы болельщик «Динамо». Как вам работа Валерия Карпина?
— Я всегда был против совмещения работы в клубе и сборной. Мы отказались от него еще при Газзаеве, а тут вдруг вернулись. При этом сейчас совершенно другое время. И я с самого начала написал, что вот конкретно сейчас не будет ничего страшного в совместительстве. Но я ведь не знал, что сборной предстоят теперь уже столь серьезные матчи: Боливия, Чили, Перу — такого ведь еще совсем недавно не было в принципе. И вот это уже, бесспорно, отнимает внимание. Так что теперь ситуация изменилась, и я бы снова хотел видеть тренера сборной свободным от клубной работы.
Что же касается моего дорогого «Динамо», болельщиком которого я стал, страшно сказать, в 1963 году, то это моя боль. Внимательно слежу, поддерживаю, сочувствую. Когда-то руководство было далеко от футбола, потом стало нормальным. Нынешнее — с комплексным подходом, умно развивает все, что вокруг футбола. Виктор Тихонов в «Русских пингвинах», где я работал, считал, что вывешивать свитеры под свод арены, устраивать шоу с фейерверком не нужно — нужно играть в хоккей. А мои тогдашние коллеги американцы меня научили: одно может напрямую влиять на другое.
Личка в «Динамо» мне очень нравился — своей мягкостью, я ведь сам такой же. На что мне говорили, что таким добрым Марцел только кажется журналистам. Так или иначе, его сменили на весьма жесткого Карпина. И пока команда у него не склеивается. С одной стороны, есть Тюкавин, есть хорошие фигуры в середине поля: Бителло, получив новый контракт, наконец временами играет так, как все ожидали. С другой — в обороне Осипенко и сам допускает ошибки, и любой рядом с ним тоже далеко не на сто процентов надежен.
«Комментаторы боятся слов «кончать», «очко». Маленькие пуритане»
— Включили вы заурядный матч. Вам скорее нравится комментарий или нет?
— Не брошу камень в современных комментаторов. Ребята прекрасно подготовлены — например, если брать знания о зарубежном футболе. А спросили бы вы того же Николая Озерова, по какой схеме играли аргентинцы на чемпионате мира? Возьмем даже хоккей, где Озеров сделал себе имя — ведь комментатор должен прежде всего выигрывать, как мы знаем. Так вот, Озеров не вдавался в разговоры о тактике сборной СССР. Перестали выпускать на площадку третье звено, начали мы играть двумя. Николай Николаевич на это внимания не обращал — гнал вперед. Очень хорошо помню игру наших с ФРГ. Из состава соперников Озеров называл фамилию только одного нападающего — гиганта Кюнхакля. Говорил практически только о наших, а другого тогда и не требовалось. Еще Озеров был истиной в последней инстанции — и советские зрители из невыездной страны с придыханием ему внимали. А нынешние ребята все знают, они подготовлены.
Претензии у меня только по русскому языку. Зато очень сильные. Я даже себе выписываю случаи неверного использования слов. Одну книгу я написал — а тут материала хватит на другую. Веселую.
— Вы и в «Нефартовом» много страниц уделили оговоркам. Почему?
— Режет слух! Жалко мне: комментаторы хорошо подготовлены — а допускают совершенно глупые осечки.
— Что из последнего записали?
— Меня давно раздражает зашкаливающее с точки зрения частотности «в исполнении». «Удар в исполнении» — это еще ничего, хотя почему нельзя просто сказать «удар такого-то»? Но уже стали говорить «фол в исполнении защитника». Или вот тут я услышал: «реакция в исполнении болельщиков» — Саша, как это возможно? Люди не понимают смысла слов!
Какое-то странное «по итогу» — вместо человеческого «в итоге». Или вот услышал, как называют человека, который ведет статистику. Думаете, он статистик? «Статист»! Больше того, я пришел на большой корпоративный турнир. На нем как раз были статистики: они фиксировали счет, записывали авторов голов в разных матчах. И им сделали футболки, на которых написано: «Статист». Я говорю: «Какой статист? Статистик!» Ответили: «Ну, «статистик» — это же уменьшительное. А мы вот, молодцы, написали полноценно, серьезно — «статист». Как школьное «подсказка» и якобы взрослое, серьезное «подсказ»… Вы можете себе представить?
— С трудом.
— Есть пословица: «Все хорошо, что хорошо кончается». Ребята, такие маленькие пуритане, боятся слова «кончать». Они говорят: «Все хорошо, что хорошо заканчивается». А лишний слог ведь убивает ритм пословицы! Мало того — боятся слова «очко». Говорят «один балл»! Баллы — в синхронном плавании, в прыжках в воду. Когда речь идет исключительно о субъективной оценке. А в футбольных таблицах могут быть только очки, ребята!
Очень много таких страхов. Так в выпуске новостей боятся повторения слов. Мы что-то придумываем, а вот у англичан в одном абзаце из пяти предложений в каждом — слово ball, то есть «мяч». Что в этом страшного? Что, тебя кто-то упрекнет, скажет: «Узкий словарный запас»? Потому у нас, если в первом предложении упомянут «мяч», то во втором уже «кожаная сфера». А в третьем — я недавно услышал — «отправил спортивный снаряд в сетку соперника».
— Вы это точно не в прошлом веке слышали?
— «Спортивный снаряд» — совсем недавно. А в англицизмах, кстати, не вижу ничего страшного. Футбол — это английская игра, само слово английское. Мы же не говорим «ногомяч». Кого-то раздражает «сейв»: «Раньше мы так не говорили». Так раньше и статистика была более убогой. Никто не считал спасения вратарей. Потом начали, и понадобилось слово, чтобы кратко озаглавить колонку в таблицах. Не будешь же писать «гол», «пас» и… «спасение вратаря». Так что «сейв» — совершенно нормально.
— Репортаж, перед которым вы тряслись сильнее всего?
— Мой первый футбольный был — «Галатасарай» — «Спартак» в Лиге чемпионов. В апреле 1994-го. Перед этим мне устроили проверку — нужно было озвучить запись матча. По-моему, «Барселона» — «Ювентус» или что-то вроде того. Я взял эту запись и выучил наизусть весь первый тайм. Пришел, сел. А мне говорят: «Ну, начнем со второго тайма». Как будто кто-то знал! А второй-то я толком и не посмотрел — поэтому работал спонтанно. Может, и к лучшему.
— А на официальной игре?
— Хм, нет, совсем не нервничал. Захватила подготовка к матчу, а потом и он сам. Но помню, как дико мандражировал в 1996-м, когда мне дали спортивный блок в программе «Время». Был на грани отказа! Не спал две ночи. Да, сам себе готовлю текст, читаю по суфлеру — казалось бы, все просто. Но ответственность огромная, миллионы зрителей. Такой нервяк! Хотя уже много было репортажей за спиной, включая и такие необычные, как рассказ из Лас-Вегаса с жеребьевки футбольного чемпионата мира — в декабре 1993-го. Вот то как раз и был мой первый прямой телерепортаж.
«Уткина в губу укусила оса: «Ну почему из всех — именно меня?!»
— Может ли комментатор давать оценки событиям на поле — или нет, как считает Карпин?
— Это надо очень делать дозированно. Задача комментатора — этому я сам учился у англичан (правда, те вдвоем комментировали) — прежде всего гонять мяч, называть игроков. Чтобы у телезрителя было ощущение, что он сидит на лучшем месте на стадионе, где видит каждого. Это очень сложно! Все и так видят, что армейцы (а кто же еще?) выбили мяч из штрафной. Но зрителям надо точно сказать, что это сделал конкретно Дивеев. Поэтому «выбили армейцы» — это серьезный комментаторский недочет. Еще пагубное дело — заранее готовить шутку, ведь потом ведешь к ней весь свой репортаж и так его безнадежно губишь.
— Вы так не делали?
— Пытался в самом-самом начале карьеры. Ждешь, когда ее вставить, — а потом момент утерян, и ты продолжаешь об этом думать. Кстати, о шутках. Матчи у меня на Первом были самые важные. Начинаешь шутить — идут письма: «Хорошо шутит, но лучше бы после эфира. Мы же тут с валидолом сидим». А вот таких матчей, как у Уткина Англия — Тринидад и Тобаго, у меня просто не было.
— Вы бы себе таких трюков позволить не могли?
— Я же говорю: такой возможности просто не было. Сейчас компенсирую. Корпоративные матчи и работа там с микрофоном — моя отдушина. Когда кто-то сыграл грудью, говорю: «Иванов любит и умеет принять на грудь». И это получает мощный отклик стадиона, мол, вот как в точку попал! (Смеется.)
Какие-то мероприятия веду в рамках сотрудничества с «Лигой Ставок», что-то отдельно, что-то под эгидой РФС. Вел закрытие сезона парашютного спорта, вел форум юристов. Из забавного — однажды работал в помещении театра. Мне говорят: «Можете после официальной откомментировать и спортивную часть?» Я говорю: «Конечно, меня для этого и пригласили». А спортивная часть, как выяснилось, — это забег свиней. Представьте: в фойе театра свиньи в футболках «Спартака», а также «Зенита», ЦСКА, «Динамо». И вот бегут к кормушкам. И вот несколько слов, что «Спартак» обгоняет «Зенит»… Отнесся к просьбе с пониманием, но хрюшек было жалко.
— Как вы придумали «свежего Кокса» в матче России с Ирландией? Это же не было импровизацией.
— Какая импровизация? Здесь даже игры слов не было. Знаете почему? Я просто не знал, что кокс — это кокаин, вы можете себе представить? В голове была только примитивная, детская ассоциация: кокс — это уголь, и вот его подбрасывают.
— Вы серьезно сейчас?
— Абсолютно. Никто кокаин коксом в мое время не называл!
— Вы же там говорили: «Зырянов под прессингом свежего Кокса. Интересно, бывает ли кокс свежим». Как будто любовались своей шуткой.
— Первый раз — вообще просто так, без подготовки: «свежий Кокс». А потом подумал: «Ох елки, как это здорово — в топку кокс подбрасывают!» А мне говорят: «Какой уголь, чего ты дурака включаешь?» А откуда мне знать?
— Вам не хватает голоса Уткина?
— Конечно. Мы созванивались, он куда-то меня приглашал — чаще всего к своей команде «Эгриси». Много вместе комментировали корпоративные матчи. Однажды работаем, и вдруг Васю со всем его и без того комичным обликом в губу кусает оса. На глазах губа растет — а он спрашивает: «Ну почему из всех — именно меня?!» А народ хохочет!
В другой раз сказали: нужно быть в галстуках, если не в смокингах. Мероприятие начинается. Двадцать минут, Васи нет, веду я один. В итоге Уткин появляется в свитере. Я ему: «Вася!» А он: «Спокойно, все нормально!»
Мне очень хотелось что-нибудь серьезное с Уткиным откомментировать. Думаю, очень хорошо бы получилось. Основы юмора у нас одни и те же. А историю про Гагарина знаете же?
— Напомните.
— Отец Васи был очень важным человеком в космической программе. Одним из шестерых, кто обеспечивал техническую составляющую полета Гагарина. Этим людям в знак признания дали какие-то книги о космосе. Гагарин в них расписался и улетел. Васин папа открыл, а там написано: «Гусеву спасибо за все». Я Васе говорю: «Вась, отдай мне эту книгу!» Он отказался: «Нет, я не могу».
— Кто сейчас лучший комментатор России?
— Скажу лишь одно. Вот если начинается матч и комментирует Костя Генич — у меня сразу хорошее настроение возникает. Он такой оптимист! Заряжаюсь, становится весело. И говорю так не потому, что когда-то вместе с ним работал на матче Австрия — Россия. А других не хочу оценивать — хотя достойных очень много.
— Какие футбольные шоу на ютубе нравятся больше всего?
— Не хватает времени на это. Еле успеваю за новостями в телеграме следить. Представляете, интервью Пугачевой не посмотрел до сих пор. Все откладываю. Кроме РПЛ!
«Пересказал слова Акинфеева — и это разозлило людей»
— Комментарий под вашими хайлайтами: «Весь позор российского футбола прокомментировал Гусев». Еще один — про победу России над Францией в 1999-м: «Несмотря на то что матч на Первом канале комментировал Виктор Гусев, сборная одержала историческую победу».
— Не только Франция. Я работал и на матче с Англией в «Лужниках». Важнейшая победа над Югославией была. И весь славный цикл «Спартака» в группе Лиги чемпионов — 1995. Дело тут в чем? В результате же мы не выигрывали Лигу чемпионов, не становились чемпионами Европы или мира. То есть в итоге все всегда заканчивалось поражением, разочарованием. А запоминается, как известно, последнее. В том же прекрасном 2008-м после победы над Голландией мы все же проиграли испанцам. Интересно при этом, что те 0:3 в полуфинале все забыли — зато меня критиковали за 1:4 в гораздо менее важном, как показало время, первом матче группового этапа.
Вообще-то, комментатор всегда был виноват во всем. Но тут ведь наступило время интернета. Человек одним нажатием отправлял свое мнение. После той злосчастной игры против Испании было и такое: «Если Гусев не думает о себе, то пусть подумает о своих домашних животных».
— И семье тоже угрожали, как вы говорили.
— Да. Тут что важно: к интернету тогда еще относились с придыханием, как незадолго до того к газетам. Все, что там печатали в прессе, было очень весомо. И люди сразу не сообразили, какая тут гигантская разница.
— Боление за «Динамо» не мешало комментировать?
— Люди видят и слышат то, что хотят. Я болею за «Динамо», но были случаи, когда для обострения репортажа хотел, чтобы «Динамо» пропустило. Конечно, когда смотрю матч как болельщик, это исключено.
— Про обострение не догадывался.
— Или вот комментирую ЦСКА — «Спартак». Тогда еще в редакцию приходили бумажные письма. Сидела у нас девушка, которая их сортировала. Так вот, одна кучка — «Уберите Гусева, сколько можно «свиней» поддерживать?». Вторая — «Мы знаем, что он работал в хоккейном ЦСКА — за ЦСКА и болеет, невозможно уже!» Ровно 50 на 50, представляете?
И знаете что, Саша? В лицо никто из болельщиков никаких претензий никогда не высказывал. Нет, один раз было — но по другому поводу. В аэропорту Тель-Авива подошел человек: «Хоккей комментируете — а правил не знаете». Абсурдная претензия: к тому моменту я уже 15 лет работал синхронным переводчиком на конгрессах Международной федерации хоккея, где сам переводил с английского на русский все правила, каждую мельчайшую деталь. Но вот посчитал человек, что Гусев не разбирается — и все.
— Цитата Геннадия Орлова: «Говорю молодым комментаторам: первое, чему надо научиться, — вести репортаж, когда твоя команда проигрывает. Особенно на международном уровне. Витя Гусев этого не умеет. Почему не умеет? Он сам расстраивается, а расстраиваться нельзя». Справедливо?
— Наверное, Гена прав. Когда наши — прежде всего сборная — играют на международной арене, я невольно превращаюсь в болельщика. Поэтому переживаю неудачи.
Но с другой стороны, вот мне говорят: «Твой лучший репортаж — из Парижа, где мы победили французов». Я не согласен. В середине матча нам вообще ничего не светило, и я начал постепенно, подспудно подводить к нашему поражению. Я там начал говорить о том, как важно поднимать детский футбол — что-то такое. Хотя все это можно было сказать по окончании репортажа. А по ходу игры надо — вопреки тому, что сказал Орлов — гнать свою команду вперед. Как я делал в матче «Локомотива» с АЕКом в 1998-м — до последнего верил, и Чугайнов в итоге забил. Казалось бы, матч не такой важный, как Франция — Россия. Но именно тогда я все делал правильно.
— По ходу матча России с Испанией в группе Евро-2008 вера у вас была?
— Там знаете, что всех вывело из себя? Я до начала турнира жил на базе с командой Хиддинка, видел настроение в команде. И Гус прекрасно понимал: мы не сможем выиграть у Испании. Тем более без тогда еще отбывавшего дисквалификацию Аршавина. Подспудно у Хиддинка проходила мысль: это пока не главный матч. Так и стоило относиться к нему — но не говорить об этом вслух.
— А вы сказали?
— Вначале я пересказал слова Акинфеева — о том, что главные матчи у нас впереди, будем постепенно набирать форму. Это, конечно, разозлило людей — все-то настроены были сразу только на победу. Флаг, гимн, удачно провели товарищеские матчи перед Евро, тренер — Хиддинк. Конечно, должны были просто разорвать Испанию! И вдруг Гусев в эфире намекает на то, что… в итоге оказалось правдой.
— Оказалось ли правдой про Широкова и «не уровень сборной»?
— Очень уважаю Хиддинка, но у него были некоторые странные решения. Вот он не полюбил Игнашевича и поставил в пару с Колодиным Широкова. И я сказал, что Роман — не уровень сборной, имея в виду его позицию в защите. Это наложилось на поражение, на цитату Акинфеева.
В конце матча Широков сделал голевую передачу на Павлюченко, и я его похвалил: «Вот где его место». Но на это уже вообще никто не обратил внимания! А Широков — обиделся. Он же ничего не слышал, трансляцию не видел. Ему кто-то быстро пересказал. Потом в подтрибунном помещении не подал мне руки. Только позже отношения наладились.
— Помирились на хоккейном Кубке Первого канала?
— Да. В итоге Широков уже посмотрел запись игры с испанцами. Потом даже ездили в одну поездку вместе, представляли книги друг друга.
— Тогда на хоккее он сказал: «Да, Виктор, вы были правы»?
— Нет. Но общаться сразу стали тепло. Отношения восстановились — это и говорило мне о том, что Роман признал мою правоту. А может быть, просто решил, что глупо обижаться.
— После 1:4 от Испании и дикой реакции интернета Константин Эрнст, как вы вспоминали, сказал на летучке: «Надо выводить Гусева из-под удара». Какой Эрнст руководитель?
— Абсолютный фанат своего дела. Сам принимает все решения. Очень творческий человек. Мой хороший друг на протяжении уже более трех десятков лет.
Особый разговор — специальные проекты Первого, в которых приходилось участвовать. Помню, перед съемками «Последнего героя» в 2002 году Эрнст звонит мне: «Раньше делали это шоу с участием обычных людей, а я хочу сделать звездный проект». Спрашиваю: «А когда?» — «Вот сейчас, осенью». Я говорю: «Так еще ведь идет чемпионат России». Он: «А я посмотрел расписание. Чемпионат уже закончится». Он не знал про золотой матч «Локомотив» — ЦСКА, да и никто не мог такого предположить!
А главное — я был в полной уверенности, что меня приглашают ведущим. И вот собрались за столом у Эрнста все участники: Марина Александрова, Ваня Демидов, покойный Саша Бялко из «Что? Где? Когда?», Лариса Вербицкая, Лена Проклова, Володя Пресняков… И Эрнст говорит: «Ну что, пришло время познакомить вас с ведущим нашим». Я начинаю вставать — и в это время входит Коля Фоменко!
Когда меня до того пригласили стать пресс-атташе сборной на ЧМ-2002, я сказал Константину Львовичу: «Наверное, это невозможно. Все матчи расписаны, на мне — две игры сборной, а потом уже надо быть в Йокогаме». Эрнст — мне: «Ты что! Наоборот, здорово, что наш человек там будет в расположении сборной». Так я получил карт-бланш. Ну а после вылета сборной России остался работать на матчах вплоть до полуфинала.
«Только Карпин на ЧМ-2002 был уверен в себе»
— Как раз про ЧМ-2002. Тогда у сборной было два пресс-атташе. С Романцевым, как понимаю, был его давний знакомый по «Спартаку» Александр Львов. А вы за что отвечали?
— Поправалю: Романцев был занят своими мыслями. И даже особо не выходил на пресс-конференции. Отправлял Михаила Гершковича — он, кстати, и передал мне приглашение работать со сборной — или менеджера Александра Полинского. Один раз было смешно. Пресс-конференция, на ней мы вдвоем со Львовым. Нас спрашивают: «Почему у всех команд один пресс-атташе, а у вас два?» И тут Львов отвечает: «Так у нас один со знанием английского языка, а другой — без».
— В книге вы отметили, какую уверенность излучал Карпин. Как ее ощущали?
— Во время последней, злосчастной игры с Бельгией того чемпионата я сидел на тренерской скамейке и видел, что ребята вышли с дрожащими ногами. И только Карпин, как мне показалось, был уверен в себе. Впрочем, общался я с Валерием не слишком близко.
— А с кем ближе?
— Аленичев, Онопко, Филимонов, Черчесов, Семак стали моими друзьями, а Титов, Смертин, Мостовой — потом еще и коллегами по репортажам. Мне после Марибора пихали — причем совсем не в шутку — зрители: «На репортаж матча жизни для сборной России нельзя ставить человека с фамилией Смертин!»
Еще в 2002-м я помогал Бесчастных. Володя играл тогда в «Вердере», ситуация у него была непростая. Все время приходили немецкие журналисты — а там у нас были очень строгие правила допуска на базу. Один раз я, каюсь, нарушил: Бесчастных уговорил — ему было важно дать интервью конкретному репортеру. Вывел я его на парковку, туда из-за машины выполз этот немец — и вот так, озираясь по сторонам, мы провели интервью.
— Говоря о другом вашем, более раннем, в 1998-м, появлении в сборной в роли пресс-атташе: Бышовец всюду искал заговоры?
— В коридоре спорткомитета в «Лужниках» был стенд, посвященный победе нашей олимпийской сборной в Сеуле-88. И на нем — ни одной фотографии ее главного тренера! Что это такое? Вот Анатолий Федорович и сказал: «Видишь? Это заговор». И начинаешь в это верить.
А он еще и неудобный человек. Когда приходил в клубы главным тренером, должен был просто по сути своего характера возглавить все — как Романцев когда-то в «Спартаке». Да, Бышовец претендовал на тотальный контроль. При этом он очень хорош для футболистов. Всегда на их стороне — пусть и не забывал про себя. Всегда выбивал деньги для игроков. Ни о чьих больше тренировках не слышал от них столько позитива! И не только из-за каких-то дополнительных обстоятельств: ребята просто называли Бышовца реально сильным тренером.
Однажды и мы с ним сыграли в футбол на пляже в Бразилии. Разделил нас на две команды. Себе Бышовец взял Есипова, Виктора Булатова, Панова — в общем, футболистов тогдашней сборной. А у нас — ни одного! Массажист, доктор, я… Мало того, у команды Бышовца было еще и на одного игрока больше! Он «спохватился»: «А, да. Ну возьмите себе Никиту Павловича». Симоняну тогда было 72 года!
— За работу пресс-атташе на ЧМ вам платили?
— Один раз: за единственный победный матч с Тунисом — семь тысяч долларов. И все.
«Прихожу домой и говорю: еду на войну в Эфиопию. Мама плачет»
— Сейчас у вас есть необходимость заниматься делом? Вы говорили про бешеную занятость — а она вам зачем?
— Как только ничего не делаешь, мгновенно начинаешь чувствовать вину и вообще неуютно себя чувствовать. К жизни отношусь оптимистично. Мелкие неприятности, если они не касаются семьи, вопросов жизни и смерти, я отбрасываю и иду дальше. Не получилось с каким-то проектом — ну ради бога, возникнут еще.
— Верно понял из вашей книги: это отношение усилила служба в армии и война, которую вы увидели в Эфиопии?
— Да. Тем более я никогда не стремился к руководящим должностям. Когда я пришел в спортивную редакцию Первого, мой бывший шеф говорил: «Витя, хочу тебя видеть на своем месте». Я ужаснулся. Да, я был главным редактором журнала «Матч» и руководил отделом в хоккейных «Русских пингвинах». Но возглавить спортивную дирекцию, ходить на работу с девяти до шести — я всю жизнь от этого бежал.
Да и начальник должен думать о том, как живут подчиненные, о социальных вопросах. Это совершенно не мое. Даже в бытовых вопросах я не очень. Все вещи вроде платы за газ делает жена. Я гуманитарий чистой воды.
— Какой вспоминается служба в Эфиопии?
— Сидя в окопе в военной натовской форме, конспектировали книги Брежнева. Отрыжка времени. Мы помогали эфиопам, поставляли оружие — а это по армейским стандартам предполагает и полный переход на нашу оргструктуру. Используешь вооружение другой страны — значит, и организован должен быть соответственно (а не, скажем, по натовским уставам). Вплоть до количества солдат на одно очко в туалете. И эфиопы это приняли. Только от нашей формы отказались — оставили от американцев. И для себя, и для нас. Поэтому у меня оттуда и моих фото нет: запрещали фотографироваться.
— Как служба повлияла на ваше отношение к войне, к милитаризму?
— Оно всегда было негативным. Тем более было непонятно, почему мы вообще вдруг поддерживаем Эфиопию. Социализм строила не только Эфиопия, но и ее противник в войне — Сомали. Обе страны пытались понравиться нам, СССР. И тогдашний руководитель Леонид Брежнев выбирал между ними. Я уже три месяца служил в Эфиопии — а наши специалисты, переводчики одновременно были и в Сомали. И вооружение тоже. Кончилось все тем, что их оттуда убрали — и просто перестали давать запчасти сомалийцам. В итоге Эфиопия за год и победила.
Отношение к войне, конечно, всегда было отрицательным. Но когда попадаешь в конкретную ситуацию, неизбежно становишься частью команды. Погиб один твой товарищ, другого контузило. И ты не можешь оказаться нейтральным — ситуация делает тебя частью этого сражения. Ты начинаешь симпатизировать Эфиопии, болеть за то, чтобы она победила в войне — при тебе же рисуются схемы обороны, обсуждаются планы наступления, ты все это переводишь… Потом, когда я вернулся, думал: «Что это было, в чем я участвовал?» Но было четкое внутреннее оправдание: ты был рядом с друзьями, ты их не предал.
Интересно, что я сначала был оформлен в Ирак — тогда совершенно безопасный. Город Басра потом сто раз разбомбили — а тогда СССР продавал туда оружие, и нашим специалистам нужна была помощь переводчиков. У меня уже стояла нужная печать в паспорте — как тут начинается война в Африке. За день мне поставили эфиопскую визу. Помню, мама смотрит новостную программу, где сообщили о войне в Эфиопии. А я прихожу домой и говорю, что еду туда. И мама плачет.
«Провел четыре месяца в США — и в московском инязе меня обогнали по английскому»
— Не менее яркие впечатления у вас от Америки. Впервые вы оказались там еще в 1970-х на стажировке. И как писали, влюбились в американцев — увидев то, чего не видели в советских людях. Что именно?
— Доброжелательность, улыбки. Только гораздо позже понял, что есть всякие, и среди американцев. А тогда я был просто ослеплен Америкой, раскованностью местных. Встречал и хиппи — это вообще совершенно другое отношение к жизни.
В Америке совершенно спокойно высказывались на разные темы, что в СССР не было принято. Критиковали все, что хотели. В американскую речь я тоже влюбился, слушал ее с придыханием — и моя за четыре месяца стала такой же. А в инязе же нас учили английскому варианту. Но!
— Что такое?
— Поехал я в Олбани в августе, вернулся в декабре. И… отстал от своей группы в инязе! По теории, по английскому переводу меня обогнали. Образование у нас было потрясающим. Да, массу часов съедали ненужные занятия вроде истории партии или военной подготовки, даже строевой. Но вот военный перевод мне в итоге очень пригодился. И что самое важное, нас обучили и русскому языку. Даже у тех, кто в советское время учился на тройки, до сих пор грамотность осталась! Так ее в хорошем смысле вбивали.
— Сейчас не так?
— Приходит молодой корреспондент на телевидение. Читаю его текст, а там «не» и «ни» перепутаны, запятые как попало, использование деепричастного оборота — вообще гибель! А он мне и говорит: «Ну а зачем исправлять? Я же сам текст озвучиваю. Мне это не нужно. Для себя пишу». Конечно, это ужасно.
— Василия Конова, работавшего с вами на Первом, пытались завербовать в ФСБ. Вам такого не предлагали? Может, еще в КГБ.
— В 1975 году году нас, десятерых студентов иняза, отправили в Америку. Сели в самолет. И вот один из нас разослал по рядам записочку: «Привет от Иван Иваныча». А никто и понятия не имеет, про кого речь. Парень удивился: «Как, вы не знаете?» Оказалось, его вызвали в КГБ, и он был уверен, что побывали там и все мы. И там ему сказали: «В Америке возможны провокации, сообщайте нам обо всем. В целях вашей же безопасности». Вроде как под знаком благих намерений. На самом деле — боялись, что кто-то из нас в Штатах останется.
Особенно боялась руководительница нашей группы. По возвращении из Америки мы ждали от нее проблем — каждый ведь накопил небольшие грехи. Но когда мы пересекли границу, она обняла каждого из нас. Так мы поняли: важно для этой женщины было, чтобы мы все вернулись, — а так она готова была простить нам все что угодно.
«Сталин для моего деда был символом строительства нового общества»
— Моя мама заканчивала биофак МГУ. Вчера прислала фото своего диплома. Узнаете же подпись?
— Да, моего отца.
— Михаил Викторович, как и ваш дед Виктор Михайлович, тоже писал стихи?
— Да, и в принципе тоже был гуманитарием. Это при том, что мой дедушка умер рано, когда папе было девять, и позже в плане выбора профессии повлиять было некому. А друзья сказали золотому медалисту школы: «Какая литература? Нужно идти в биологи! За этой наукой — будущее!» Вот он и поступил с ними за компанию. А на первом курсе встретил мою маму.
При этом папа, будучи микробиологом, всегда оставался гуманитарием. Был далек от каких-то мануальных опытов, а занимался в основном вопросами экологии. А позже стал деканом факультета, организатором науки, международным экспертом по биологическому образованию.
Уверен: проживи дедушка подольше — папа пошел бы в литинститут и, может быть, сам бы стал поэтом, писателем или вообще спортивным журналистом.
— Даже так?
— Когда меня спрашивают, на кого я ориентировался, думают, что на Озерова. Нет, на папу. Мы с ним ходили на легкую атлетику и, сидя на трибунах «Лужников», по специальным таблицам выравнивали показатели десятиборцев: сколько очков в метании, сколько секунд в беге… Водил меня отец и на футбол, на хоккей — и ко всему подходил серьезно, с позиции статистика. Именно ему мне и хотелось понравиться, когда я пошел в комментаторы.
— Пойти по стопам отца, в науку, не хотели?
— Абсолютно нет. Разве что после школы думал пойти на исторический факультет или на филфак. Но тут произошел смешной случай. Занимался я с репетитором по истории — таким длинным, высоким, похожим на динозавра человеком. Он еще и женат был на польке — а тогда это считалось спорным. Так вот, лето 1972-го выдалось очень жарким. И этот репетитор приходил к нам домой, принимал душ и говорил: «Ну, рассказывай тему» — допустим, крепостное право, — ложился на диван и засыпал. А я, как такой недобросовестный ученик, сначала говорил от себя, потом открывал учебник и просто читал. Хотя родители, между прочим, этому репетитору деньги платили.
— Так какую роль сыграл этот репетитор?
— Решающую! Когда он проснулся на последнем занятии, спросил: «Зачем тебе истфак, филфак? Ты что? Лучше иняз. Мужская профессия там — переводчик, к тому же поездки за границу». И я пошел в иняз.
— Верно, что ваш дед воспевал сталинские репрессии?
— Это ему приписывается.
— «Гнев страны в одном рокочет слове. Я произношу его: расстрел. Расстрелять изменников отчизны… Расстрелять во имя нашей жизни. И во имя счастья — истребить» — эти его строки напечатаны в «Литературной газете» в 1938-м.
— Он этого не писал, нет. При этом Виктор Михайлович абсолютно поддерживал советский строй и Сталина. Сталин был для него символом строительства нового общества. Представьте: новая Москва, улыбающиеся лица, свежий весенний ветер — и он несет коммунизм. Дедушка это приветствовал как романтик. И откровенно обо всем этом писал. От сердца.
Дед Гусева Виктор Михайлович — слева вверху. Ниже — его брат Александр
Но умер в 1944 году, неделю не дожив до 35. Совсем молодой. И мне очень интересно, что бы было, если бы он прожил чуть дольше. Что бы он писал после войны — в 50-е, до смерти Сталина и оттепели?
— Он бы разочаровался в своих идеалах?
— Не знаю. Он был дважды лауреатом Сталинской премии — за фильм «Свинарка и пастух» и — посмертно — за «Шесть часов вечера после войны». Но, может быть, позже бы и сам подвергся репрессиям. Дедушка и бабушка, например, дружили с семьей Фадеева, писателя, автора «Молодой гвардии», который покончил с собой. Не исключаю, что и дедушку бы ждала какая-то похожая судьба.
— Кто и почему приписывает ему строки про репрессии?
— Написано даже не в его стилистике. Дедушка был человеком гуманным. Не знаю, откуда это взялось. Он писал передовицы для «Правды» в стихах. Предположим, где-то в дальнем ауле заболел мальчик высоко в горах. Поднялся вертолет высоко и его эвакуировал. «Правда» заказывает дедушке на следующий день передовицу в стихах. Все такие произведения есть в собрании сочинений, которые тогда выходили. Так вот, ничего про расстрелы там и близко нет. Если бы уж написал — наверняка бы в те-то годы включили, согласны?
«Горбачев — мой герой. Но мы выбрали слишком демократичный подход»
— Перед интервью вы сказали: когда появилась семья, работали в пяти местах разом. А с чего все началось?
— После армии устроился в ТАСС переводчиком-редактором. И долгих пять лет не мог перейти в спортивную редакцию того же агентства. Оттуда, в отличие от моей, политической редакции, не забирали на постоянную работу за границу. Корреспонденты уезжали на разные турниры за границу и возвращались. Места не освобождались. Меня тоже думали отправить в Англию или Америку. Но я-то хотел писать о спорте.
— Да, вы уже рассказывали, как в итоге получили вакансию у гендиректора ТАСС в спорте после участия в качестве корреспондента в антарктической спасательной экспедиции с Чилингаровым. А как в «Новости» перешли?
— Я был очень впечатлен переворотом 1991 года. Поддерживал Бориса Ельцина, ходил на митинг у Белого дома. Было страшно, но так не хотелось, чтобы СССР вернулся обратно. ТАСС я покинул, положив партбилет на стол, хотя к агентству остались очень теплые чувства. Считалось, что ТАСС должен был перейти в «Новости» — как все советские министерства в российские. Вот мы с коллегами и ушли в РИА, организовав мощную спортивную редакцию там. Стоило нам это сделать, как Ельцин приехал в ТАСС и сказал: «А чего убирать? Пусть работает. Название только поменять, пусть будет ИТАР-ТАСС». Но я уже ушел.
— Где еще работали?
— Денег не хватало, поэтому я через знакомых из Министерства черной металлургии — близняшек Маши и Ани Кибкало, дочек оперного певца Большого театра, — устроился еще и в представительство норвежской алюминиевой компании в Москве. Руководил этим представительством чех — и увидел во мне, вообще не разбирающемся в химии, перспективного сотрудника. Как-то меня отправляли на завод в Калининград. Я ехал просто с написанными на бумажке вопросами. Задал их — а меня воспринимали как ревизора, проверяющую сторону. Очень смешно! А я записывал, ничего не понимая. Вернувшись, написал отчет. Шеф сказал: «То, что нужно. Отчеты пишешь великолепно, а дальше во всем разберешься».
— Разобрались?
— Я дико мучился. Это совершенно не мое. Зато получал гигантские по тем временам деньги — 500 долларов. Кстати, еще и жену мою сестры Кибкало устроили туда же секретаршей.
— Так, еще где работали?
— Начинался выпуск первого в стране цветного еженедельного журнала о футболе «Матч». Я стал главным редактором. Тем временем РИА отправило меня на Олимпиаду-92. Там ко мне подошли телевизионщики и предложили вести программу «Спорт уик-энд». Как раз шла волна — дикторов заменяли журналисты. Как вместо, скажем, Игоря Кириллова, читавшего по бумажке, появилась Катя Андреева — уже не просто говорящая голова, а журналист, который пишет и правит тексты под себя.
— И какое пятое место?
— Звонит Сева Кукушкин — он руководил мною в ТАСС и ушел со мной в РИА: «Виктору Тихонову на приеме в Петербурге владелец «Питтсбург Пингвинз» предложил совместный проект — «ЦСКА — Русские пингвины». ЦСКА как раз был в бедственном положении, и Тихонов согласился. Я стал координатором между Россией и Америкой.
— Как успевали работать в пяти местах сразу?
— Сложное было время. Но я им дико проникся. Потому что сам ходил защищать Ельцина на баррикады. Мы и мечтать не могли, что когда-то будет покончено с коммунистической идеей, ведущей совершенно в никуда. Но вдруг оказалось: Союз — это такой колосс на глиняных ногах. Его падение я горячо приветствовал.
Другое дело, что эйфория — от распада Советского Союза как призрака мрачного прошлого — была не только у меня, но и у политиков. А вместо этого им нужно было сохранить единство славянских государств: России, Украины, Белоруссии. И иначе разговаривать с Западом: отказываясь от чего-то в большой политике — гарантировать и себе тоже что-то.
— От чего отказывались?
— Падение Берлинской стены — это было прекрасно, Михаил Горбачев — вообще мой герой. Но мы выбрали слишком демократичный подход, шли на гигантские уступки. Стоило сказать, например: «Распускайте НАТО. Варшавского договора нет — почему должен остаться ваш блок?» А мы нормальных условий себе не выбили.
Я помню все ужасы 90-х. Почему и придумал «Берегите себя» в финале репортажей. Понимал: досмотрев эфир, люди выйдут на улицу — а там неспокойно.
Зато я мог, пусть и безумно напрягаясь, зарабатывать и содержать семью с двумя маленькими дочками. Причем получал работу, которую нельзя было представить раньше. Я постепенно становился комментатором и вскоре получил предложение войти в штат ОРТ. А на разгул преступного мира, малиновые пиджаки мне и отвлекаться было некогда.
«Покупали доллары за рубли — а за это расстреливали! СССР — королевство кривых зеркал»
— Вы вспоминали случай, когда на райкоме партии вашу будущую жену — тогда еще совсем молодую — отказались пускать к подруге в Венгрию со словами: «Хочешь там проституткой стать?» С какими подобными случаями сталкивались сами?
— Например, как я попал в армию. Из-за ужасного распределения.
— В чем ужас?
— Незадолго до выпуска из иняза наш студент с курса младше поехал на учебу во Францию. Отправился там в ресторан, ушел на кухню — и прямо там попросил политического убежища. На этой кухне работал посудомойкой — что с ним стало дальше, не знаю, но сам факт стал клеймом в том числе для нашего потока. Приехала комиссия ЦК партии в иняз и закрыла хорошее распределение, возможности, например, поездок или работы за границей сразу после учебы.
А тут у меня вариантов не было — кроме армии. Мог бы пойти на курсы переводчиков ООН, но туда брали только женатых (а я еще был холост) и членов партии. Кошмарные, непонятные здравомыслящему человеку ограничения.
Или вот я обожаю рок-музыку — мало того что ее не было в стране, так и ввозить можно было не всякую. Из набора дисков Pink Floyd нельзя было купить The Final Cut, потому что они там поют: Brezhnev took Afghanistan. Представляете, целая организация сидит со знанием языка — и просматривает текст! Чуть что не то — изымают, дальше — другие неблагоприятные последствия. От этого всего просто тошнило. Я с ужасом думал: это не изменится до конца твоей жизни. Никто не верил, что это не навсегда.
— При Горбачеве тоже не верили?
— Даже и тогда не допускал, что все произойдет так кардинально. Но, конечно, перестройка была серьезнейшим шагом. До этого думал, что обрушить все может только гражданская война — но кто поднимет народ на эту войну? Да и я бы никогда ее не принял — даже такое благое дело означало бы море крови и смертей. Нет, лучше бы оставалось как было, чем если бы погибали люди. Надо было менять общество.
— За последние 30 лет возникало ощущение: времена советского мрака возвращаются?
— Чтобы так говорить, нужно пожить конкретно в то время. Если бы вы пожили, поняли бы: такое просто не может вернуться. То было абсолютное королевство кривых зеркал. Слушайте, запреты, ограничения — это еще может поддаваться логике. Но вы покупали доллары за рубли, а вас за это расстреливали!
— В 80-е же не расстреливали за обмен валюты.
— Это было раньше — 60-е, 70-е. Дальше, с перестройкой, я малодушно думал: может, не так страшны какие-то изменения внутри советской системы. Конечная идея при этом по-прежнему оставалась порочной. Сейчас по какой-то причине тебя не захочет пускать к себе Англия, Америка или Франция — и вполне логично тебе в посольстве они не дадут визу на въезд к себе. А тогда нужно было получить выездную визу! Из своей страны! Абсурд же! Как такое могло быть? Если верить коммунистической идее — мы строим, мы самые прогрессивные. А чего ж мы тогда боимся, что люди увидят, как за границей живут? На это отвечали: все дело в том, что люди незрелые, не понимают — и, чего доброго, прельстятся по ошибке западным образом жизни. Нужно лишить их возможности совершить эту ошибку — ради их же блага. Запредельная мысль.
Вот мой папа начал ездить за границу, только став деканом. Даже еще чуть позже. Когда он был аспирантом, вроде начали оформлять на конгресс биологов в Японию. Но нет, не выпускают! Выяснилось: он как филателист обменивался марками с новозеландцем. Почту перехватили — и закрыли выезд. Папа сказал: «Раз так — вообще никуда не хочу ездить. Много читаю, все узнаю по книгам».
— Вам возразят: сложный выезд из страны, изъятие пластинок — проблемы не всеобщие.
— Это проблема порочной идеологии. А значит, всеобщая. И еще у меня, Саша, такой вопрос. При СССР мы с моей тещей, пока жена сидела с детьми, сменяли друг друга в очереди за колбасой в магазине на улице 1905 года. На человека давали один батон этой самой колбасы. И до сих пор не могу понять: как это она в изобилии в одночасье потом появилась? Откуда все эти магазины с продуктами? Не только с западными — с нашими. Работал же и раньше микояновский завод — а где была его колбаса? Как будто искусственно кто-то сдерживал. Почему? Экономисты сейчас надо мной посмеются, но вот не понимаю я.
— Вернемся к Ельцину. Со временем в нем разочаровались?
— Нет. Те же олигархию и приватизацию я воспринимал прежде всего как забивание гвоздей в крышку гроба коммунизма. Главное было не вернуться к советскому строю. Сама идея построения такого общества противоречит природе человека.
Претензия к Ельцину, повторюсь, была одна: мы упустили союз славянских государств и нечетко все расписали в отношениях с Западом. И то я тут не особо критикую — все в то время поддались эйфории.
«После «Крокуса» осталось чувство беспомощности»
— Про «Крокус» вас спрашивали много. В памяти возвращается то, что вы пережили?
— Как-то стал забывать. Спокойно хожу на концерты: снаряд не попадает дважды в одну воронку.
Осталось только чувство беспомощности. Испытал его, когда оказался с женой в тесном коридоре. При этом там была барная стойка — уже всеми покинутая. Я думал: «Как я буду Олю защищать, если террористы ворвутся? Ты же и ее не спасешь, и сам не спасешься».
Мы тогда искали место, где побольше дыма — ждали, что спасет от пули. Это было нашей огромной ошибкой. Выяснилось, что самое страшное — это и есть дым. Слава богу, героические сотрудники нас оттуда вывели.
— Вы говорили, что через дым полезли под треск выстрелов. Насколько близко их слышали?
— Это мне казалось, что слышал. Тогда террористы «Крокус» уже давно покинули.
Вспомнил: только приехав, мы стояли в фойе, где потом расстреливали людей. Должны были идти в ложу — ее нам выделил «Пикник». Время — 19:40, до начала 20 минут, но ребята из «Пикника» сказали, что задержатся еще на 20 и начнется все в 20:20. В другой ситуации, если бы Оля была не за рулем, мы бы точно пошли выпить вина или пива. Так заранее бы в ложу точно не отправились бы.
Там еще внизу продавали диски — самого «Пикника», Queen. Но мне их не нужно было смотреть: у меня все это есть. Поэтому мы, не имея внизу каких-то занятий, очень заранее поднялись наверх и 40 минут просто сидели в этой ложе. Жизнь вот так распорядилась.
— Не всем так повезло.
— Безумно жаль погибших. С некоторыми на минус первом этаже я познакомился, пообщался, раздавал автографы. А перед глазами стоит сцена: сидим в ложе, рядом — наш друг-врач и его сын, который как раз купил пластинку Queen. Оля пошла к барьеру, встала спиной к партеру и готовилась нас фотографировать. И тут я вижу: весь зал побежал к первым рядам. И у меня первое ощущение: «Какой-то бред. Как будто им сказали, что первые ряды свободные, занимайте любые места. Но все билеты ведь проданы! Или это уже часть шоу?» И в этот момент я услышал выстрелы. Террористов даже не видел — стояли за ложей, еще выше.
***
— О чем мечтаете?
— Мечтаю, чтобы всем, кто вокруг меня, было хорошо. Чтобы все были здоровы — включая собак с кошками и самого меня. Банально, но это так.
