Заслуженный тренер России Этери Тутберидзе редко дает интервью. Но когда это историческое событие случается, от ответов Этери Георгиевны многим становится не по себе. Бывший тренер ЦСКА и российской сборной по футболу Леонид Слуцкий расспросил Тутберидзе примерно обо всем — получилось очень мощно.
— В сентябре этого года была информация об открытии ледового дворца Этери Тутберидзе, который обладает самой лучшей инфраструктурой из всех. Можете про него рассказать?
— Возможно, не самой лучшей. Не знаю, мы не сравнивали с другими. Пытались сделать для себя хорошо. Пока еще до конца не открыли, есть, естественно, какие-то пусконаладочные процессы. В процессе открытия. Надеюсь, что в течение недели-двух-трех откроемся.
— Сколько это заняло сил и нервов? Насколько это важно?
— Очень много сил, очень много энергии. В какой-то момент задумалась: «Мне реально настолько это нужно, насколько приходится в это вкладываться?» Я и здесь работаю на 100% своих возможностей. Порой кажется, что чуть больше. Это не значит, что я смогу больше работать там. Просто, наверное, будет больше возможностей у ребят. В общем, вложилась я в это, как могла, — и физически, и эмоционально.
Все началось в марте 2018-го. Вначале судились за землю. Почему-то оказалось, что за этот кусок земли надо судиться, хотя я на нем не настаивала. Мне было все равно, какой. Пока судились, тех денег, которые были выделены, уже не хватало из-за инфляции. Нужно было идти и просить большую сумму, переделывать проект, который к этому моменту был уже готов.
— В новом дворце все предусмотрено?
— Не знаю еще. Наверняка нюансов будет много. Уже есть какие-то комические ситуации. Мы предусмотрели реабилитационную зону, но каким-то образом получилось так, что пройти в раздевалку мальчиков можно только через раздевалку девочек, или наоборот. Решаем, кто через кого будет ходить. Забавно получилось.
— Что внутри дворца?
— Две площадки, 10 хореографических залов, два тренажерных зала, зона реабилитации, где есть водная чаша. Он огромный, правда. Когда делали проект, казалось, что все компактно. А когда достроилось… Шучу, что поначалу нужно будет ходить по катку с навигатором. Я была с самого начала строительства, но до сих пор не понимаю, как, откуда, куда попасть.
— Будете скучать по «Хрустальному»?
— Мы этот каток не оставляем. Иногда шучу: «Давайте вы туда поедете, а я здесь останусь». Очень тяжело переезжаю с места на место, для меня это всегда стресс.
— Как вы пришли на каток? Кто вас привел?
— У нас в семье все дети чем-то занимались. У каждого было занятие. В какой-то период, мне было четыре года, меня таскали с братом на «Стадион юных пионеров», где он занимался футболом. Попросила не тащить меня на поле, а оставить. Там были полустеклянные стенки, можно было стоять и смотреть, как дети катаются. Мне очень понравилось, казалось, что было что-то волшебное — какие-то снежинки крутятся, так красиво. Вообще, мне надоело, что вечно с братом таскают и нет ничего своего. Попросила отдать меня в фигурное катание. Мама засмеялась, сказала: «Ты даже на коньках никогда не стояла, тебя не возьмут». Я ответила: «Возьмут».
Меня привели, завязали чьи-то коньки, которые нашли быстренько. Мне казалось, что если я сейчас научусь бегать по асфальту, то все будет хорошо и я точно так же на льду поймаю равновесие. Но никто не подумал о том, что нужно чехлы надеть. Бегала часа два. Потом наконец-то этот лед. Поняла, что вообще не могу доехать до тренера. Она отъехала назад и сказала детям подходить к ней. Я поняла, что кто окажется возле нее первым, тот и молодец. В итоге ползком, быстро-быстро, по-собачьи доползла, встала по ее штанине и сказала: «Вот, я первая». Не знаю, меня взяли.
— Судя по вашему характеру, вы очень сильно переживали, что что-то не получается. Потому что амбиции явно на генетическом уровне. Как пережить эти внутренние процессы?
— Тяжело. Ты как бы понимаешь, что спортсмены, как тебе кажется, слабее тебя, но они выходят на международные соревнования, борются, побеждают. А ты в очередной раз в поиске партнера. Я же получилась высокой девушкой. Этих партнеров, которые выше меня, единицы. Сейчас стало поколение повыше, я считаюсь почти средней. А тогда — прям высокая.
— Поэтому пошла переквалификация в ледовые шоу?
— Не совсем. В очередной раз я ждала партнера, он пришел. Это была моя ошибка — в очередной раз я психанула, ушла от одного тренера к другому. Придя, поняла, что совершила ошибку. Туда пришел партнер, а его начали уговаривать под другую девочку. Ты же приходишь, и, в принципе, новому тренеру до тебя… Пришла же, все. Ничего обещать не нужно.
— То есть на этом этап ухаживаний заканчивается?
— Да. Начинаешь болтаться. Подростком ты этого не понимаешь. Тебе кажется, что, раз пообещали, все будет хорошо в твоей жизни. Сейчас происходит все то же самое — спортсмены уходят, потому что им обещают. Когда они выходят официально на лед, становятся никому не нужны. Истории сплошь и рядом. Я где-то тоже под эти истории попадала.
На тот момент я просто психанула — мне предложили шоу, которое поедет в Америку. На самом деле был такой период непонятной перестройки, когда вдруг все выросло в у. е. (доллары. — Прим. Sport24).
— Я так понимаю, это начало 90-х?
— Да. Приходил хореограф, ко мне подошли и сказали, что я должна за хореографию 100 долларов в месяц. То есть я должна подойти к родителям и сказать: «Мам, дай мне, пожалуйста, 100 долларов в месяц». При ситуации, когда я и без партнера, и вообще пока непонятно, что это. Вначале попыталась не ходить на эту хореографию, но все равно не увернулась от оплаты. Ко мне подошли и напомнили про эти 100 долларов. Плюс это предложение закончить со спортом и поехать в шоу, где 100 долларов за выступление. Казалось, сумасшедшие деньги.
— На сколько вы остались в Америке?
— Это был российский балет на льду. Два раза мы прокатались в Москве и полетели в США. Поехали неудачно, потому что это был период, когда можно где-то договариваться с паспортами. У нас половина труппы были иногородними, паспорта им сделали в Москве. А когда они переходили границу, это оказалось незаконным — они должны были делать их по месту жительства. Полтруппы не смогли вылететь. Вылетели только москвичи, а они поехали по домам делать паспорта. Это месяц. Когда они сделали свои паспорта и смогли выехать в Америку, от нас уже отказались промоутеры, потому что даты шоу были согласованы давно.
Мы остались просто сидеть сидя в Оклахоме. Почему Оклахома? Мы прилетели в Нью-Йорк с половиной труппы. Они приняли решение, что самое дешевое место ожидания — это Оклахома. Нас перевезли туда, месяц сидели и ждали оставшихся. Когда они приехали, мы оказались уже никому не нужны. Было трудно понять, как теперь существовать. Вначале никто не хотел никуда разъезжаться. Казалось бы, мы все здесь, можем показать это шоу. Директору тоже казалось, что мы быстро найдем других продюсеров, которые нас куда-то свозят. На самом деле это не так легко. Мы начали заниматься какой-то ерундой, ходить по каким-то церквям, чтобы после службы покормили обедом. Ну как обед — бутербродики, что-то попить. Мы начали ходить по церквям, чтобы перекусить. Нас возили в пионерские лагеря, где мы плясали перед зрителями. Не за деньги, после выступления тоже можно было перекусить. Потом нас переселили в YMCA, дали заброшенный этаж. На четвертом или пятом этаже жили бомжи, а мы на седьмом жили.
— Оглядываясь на это время, как его оцениваете?
— Наверное, ни о чем не жалею. Когда мы жили в YMCA, мой партнер пошел и устроился в пиццерию мыть посуду, потому что за два часа работы ему дадут доллар и пиццу. Я ждала, пока он вернется с этой пиццей.
— Такой джентльмен.
— Он угощал и других тоже.
— Сколько это продолжалось?
— До теракта.
— Вы оказались близко к эпицентру?
— Напротив. YMCA, дорога и перед нами федеральное здание.
— По существу, вы были живым свидетелем происходящего?
— Ну да.
— После этого поняли, что надо…
— Мы до этого пытались. Начали с директором конфликтовать, нас перестали возить в церкви, чтобы пообедать. Почему мой партнер и устроился посуду мыть. Нужно было как-то продолжать питаться. Начали конфликтовать, потому что директор до этого собрал у всех паспорта, мы были немножко безвольные. Ну и не могу сказать, что мы хотели убежать. Просто в какой-то момент поняли, что это бесполезно. Я начала требовать, чтобы нам отдали паспорта. Паспорта отдали, но при этом перестали возить с собой на эти обеды. А дальше уже, поскольку конфликт случился, я сказала, что нам с российским балетом дальше не по пути.
Когда произошел взрыв, мы с партнером оказались несколько в стороне от российского балета. Я даже и не знаю, куда они дальше двинулись. Знаю, что жили в семьях. По-моему, кто мог, дальше устраивались в «Дисней». Нас сначала взял к себе Вилли Битак, мы у него год проработали в разных парках. Потом уехали.
— Сколько лет вы там еще работали?
— Все вместе — шесть лет.
— Как пришло решение возвращаться?
— Мой партнер в какой-то момент сказал, что больше не хочет работать в шоу. Хочет остановиться, заняться каким-то бизнесом, ему больше не интересно. Мы остановились в Техасе, в Сан-Антонио. Это один из самых богатых штатов по оплате работы тренера. Стали там тренировать, где-то года полтора прожили.
— То есть тренерская деятельность началась в США?
— На самом деле я еще до отъезда пыталась в России программы ставить. Тогда смешно было. Программу ставишь — тебе коробка конфет.
— Вы работали просто с детьми, которые к вам придут?
— Со всеми. В Америке ты работаешь не только с детьми. Ты не можешь и не должен отказывать. У меня была бабушка — 91 год. Когда я с ней катала вальс, переживала, что если что-то произойдет, то только не в моих руках. И дедушки были, и мужчины, которые, как мне кажется, не совсем уроки хотели со мной иметь. Но все равно их тренируешь. Я проводила хореографию, потому что у меня за спиной был институт современного искусства. Проводила хореографию для детей и расслабляющий класс для взрослых. В общем, на себя повесила очень многое. В какой-то момент я не то чтобы устала. Поняла: «Вот это моя жизнь в Америке. Так я живу. Тебя уважают, любят, ценят». Вроде бы твоя жизнь. Но мне чего-то не хватало.
— И вы возвращаетесь?
— Во-первых, очень скучала по маме с папой. Какого-то общения по телефону, как сейчас, не было. Покупали карты, пока наберешь 20-значный код, что-то должно семь раз пикнуть, потом соединило — не соединило, деньги списались. Еще общались посредством факса, купила его родителям. Лист А4 заполняешь мелким-мелким почерком, платишь доллар, чтобы отправить. Ждешь, чтобы мама тебе тоже отправила. Читаешь, как письма.
— В итоге приняли решение вернуться?
Меня тянуло к родителям. Тянуло домой, к маме, к папе. С другой стороны, не могу сказать, что меня что-то сильно держало в Америке. Совесть перед своими учениками — перед ними было неловко, что я уезжаю. На неделю должна была кому-то отдать, чтобы кто-то тренировал. Расписывала план тренировок. В какой-то момент решила, что нужно спокойно пожить в России, понять для себя, что я хочу. Если я пойму, что мне это тяжело и это не мое, спокойно поеду в Америку и приму жизнь так, как она есть.
— Не было этой романтики: «С первого дня я знала, что стану выдающимся тренером, шла целенаправленно к этой цели?»
— Знаете, иногда я читаю, что мне говорят: «Ничего у нее в этой Америке не получилось…» Во-первых, я там мало тренировала для того, чтобы получилось. Из того, что тренировала, дети очень хорошо катались, прогрессировали. Лучше всех прыгали. Это было, я видела, что у меня получается. Видела, что спортсмены идут от других тренеров ко мне — поставить программы, потому что эти программы отличались. В этом отношении работы было очень много. Может быть, я бы состоялась в Америке. Может быть, нет. Не могу сказать, что я конкретно шла тренировать, чтобы у меня получилось вырастить олимпийских чемпионов. Ты же тренируешь не так. Есть маленький спортсмен, ты хочешь, чтобы в своем уровне побеждал. Вот одинарный аксель запрыгал, здорово. Двойные запрыгал — еще лучше. Ставишь определенные задачи, растишь.
Когда я приехала в Москву, поняла, что скучаю по льду. Мне надо обязательно выходить на лед, что-то делать. Не могу просыпаться и не понимать, что дальше делать. Сидеть? Мама и папа — это хорошо. Понятно, что я в Америке заработала какие-то деньги. Но если ты ничего больше не зарабатываешь, ты тратишь. Я понимала, что дело даже не в заработке — надо чем-то заниматься. Очень скучала по льду, поэтому пошла по всем известным мне дорогам. Везде, где я каталась. Пришла на «Стадион юных пионеров», мне сказали: «Места нет и не будет». Даже на следующий год все расписано вперед. Дальше позвонила в ЦСКА, где каталась в танцах. Тоже ответили, что бесполезно. Они не знают, куда своих девать. Взяла желтые страницы, yellow pages. Все, что связано: каток, лед. Начала листать. Был цирк на льду. На льду же? Позвонила, набор каких-то групп. Мне сказали приезжать в Братеево. Подъехала — надувная площадка, цирк. Там оздоровительные группы, два-три раза. Дети 3–4 года, 6–7 лет и остальные. Год я их провела. В том наборе была Полина Коробейникова, которая потом будет кататься на «Москвиче». Я им сказала туда идти. Они жили рядом с Братеево. Когда я перешла на каток «Серебряный», им было очень далеко ездить. Она очень тяжело переносила дорогу. Сказала им: «Идите на «Москвич», вас точно возьмут». Еще взяла группу в Зеленограде, три раза в неделю. Дети в Зеленограде сказали, что им мало кататься три раза в неделю, они искали лед. Нашли лед на катке «Серебряный», где могли арендовать.
Сказали: «Поезжайте на каток «Серебряный», договоритесь об аренде. Мы уже звонили, там точно все есть». Я не очень поняла насчет аренды, но ладно: пойду к директору, выясню. Стучусь в кабинет. В коридоре происходила какая-то суета. Заходишь, никого не знаешь — откуда-то выбежал секретарь, что-то ей крикнули. Спросила, как попасть к директору, Рыбальский Павел Иосифович. Сказали: «Туда идите». Захожу, стучусь. Я так поняла, что он меня принял не за того человека, который должен был прийти.
— Суета была из-за вас?
— Нет. Что там происходило, до конца толком не знаю. Увольняли какого-то тренера, потому что родители что-то написали. В этот момент дети вышли на лед без тренера. Произошла какая-то ситуация — дети маленькие, 4 года, они не могли выйти на лед без тренера. Я постучалась. Он говорит: «Ты кто?» Сказала: «Тренер». Говорит: «Быстро на лед идти. Нет времени разговаривать». Хорошо, пошла на лед, провела группу. Выхожу поговорить, мне говорят: «Нет-нет». Быстро в секретариат, спрашивают: «Документы принесла? Быстро ее оформляйте». И меня просто оформили под какую-то группу того самого тренера, которого то ли уволили, то ли сама уволилась. В этой группе у меня оказалась Полина Шелепень.
— Это была достаточно серьезная работа.
— Мне дали эту группу, плюс оказалась еще одна группа брошенных детей. Льда было не очень много, а народу на льду много. Я не сразу поняла, что там и кто там.
— Там уже можно было кого-то воспитать.
— Все равно это хоккейный каток, где периодически у нас забирали лед чуть ли не на неделю. Постоянно проходили «Золотые шайбы». В этот момент мы мотались по каткам, нас пускали с 6 до 7 утра на «Москвич», потому что с 7 утра приходила дирекция. Мы катались на трети льда, пока нас не видит дирекция. Потом должны были убежать.
— Там уже были первенства Москвы, какие-то соревнования.
— Постепенно. Вначале младшие соревнования. Младшую спецпрограмму проходят — на первом-втором-третьем местах стоят мои девочки. Когда два года подряд так было, я увидела заинтересованные глаза. Потом узнала, кто это, — мама Юли Липницкой, которая тоже была на этих соревнованиях. Когда они приехали, я вспомнила, что видела их.
— Ваши девочки обыгрывали Липницкую в том возрасте?
— Да. Они у меня занимали первое-второе-третье места на младших соревнованиях. Для меня был решающий момент, когда очень сильные дети подрастали. По идее, мы должны были выходить на этапы Кубка России.
— Только девчонки тогда были?
— Нет. Был мальчик, который тоже в призы приехал. У нас немножко условий не хватало. Федерация тоже видит, когда хорошие дети растут в плохих условиях. Они иногда советуют родителям, чтобы не потерять талантливого ребенка. Или как им кажется талантливого. Хороший же ребенок вырос? Не только парень, девочки тоже. Они советуют: «Лучше пойти туда, там условия». У меня три спортсмена: два брата — Влад и Егор Тарасенко — и Медведева Дарья. Их приглашают к Мишину, они уезжают в Питер. Их туда позвали, потому что у меня нет условий. Дарью на следующий год я победить не смогу, потому что она с моими программами, у нее классные прыжки. Хоть у меня и другие дети, свою спортсменку я победить не могла — мои приехали на второе-третье места, а она первая. Гайнетдинову Камилу позвали на «Москвич», Александру Дееву — в ЦСКА. И я осталась с одной Полиной Шелепень.
— Все равно — такой выхлоп для таких условий.
— Представляете, вы растите их с трех-четырех лет, они наконец прыгают. Они классные, ты знаешь, что будешь их дальше растить. По идее, на данный момент их никто не может обыграть, потому что они классные. Даша у меня тогда прыгала лутцы с двумя руками наверх. И вращаются, и танцуют, и прыгают. И бам! — всех разобрали. Осталась только одна Полина Шелепень со мной. Обидно. Начинаешь как будто заново работать. У меня тогда обида была и на Мишина, потому что сразу двух спортсменов у меня забрал. Потом мне звонит Кандыба Светлана Петровна. «Серебряный» рядом с ЦСКА, на самом деле. В ЦСКА периодически выгоняли детей, они к нам приходили. Неплохие, кстати, очень часто. У них опять какая-то ситуация — тренер уходила в декретный отпуск, группы чистили. Под эту чистку попала и Женя Медведева. Кандыба позвонила, попросила ее взять. Сказала, что мама каталась. Тоже у Плинера, кстати. Уж не знаю, в ЦСКА или где.
— И у вас оказалась Женя.
— В принципе, так как позвонила Кандыба и попросила за нее, я сразу понимала: «Слабая, не слабая, все равно возьму, потому что это просьба». Девочка маленькая, надо пробовать.
— Сколько ей было лет?
— Она пришла в конце сентября, наверное. А в октябре или ноябре ей исполнилось семь лет. Немножко жиденькая была, ножки вялые, слабенькие. Какой-то одинарный аксель наковыривала.
— Первый раз слышу историю, что в ЦСКА Медведева была в бесперспективных детях.
— Она попала под чистку.
— И сколько еще оставалось до «Хрустального»?
— Она пришла в конце сентября, очень тяжело стало с расписанием на «Серебряном». Нам нужно было все больше льда, у меня Шелепень уже на первенство России готовилась. Невозможно было мотаться. Несмотря на то, что медали вроде бы привозили, на наше расписание это не влияло. В очередной раз я пришла на тренировку, у нас опять не было льда неделю. А именно на этой тренировке назначили красить лед, разметку наносить. Опять отменена тренировка. Я психанула. Меня эта школа давно уже звала, но я тяжело переезжаю с места на место. Перед этим в августе меня покинули спортсмены кто куда, это уже напрягло. Задумалась о переезде. Поездила сюда несколько раз — так далеко. Пока доедешь по пробкам, с ума сойдешь. Тем не менее эта ситуация стала крайней, позвонила директору «Хрустального», спросила: «Вы готовы меня принять прям завтра?» Говорят: «Да, но мы не имеем права». Это был конец декабря. Поехали в Москомспорт, к Нагорных Юрию Дмитриевичу.
— Вы знаете, что он сейчас президент ФК «Локомотив»?
— Слышала. Здоровья ему, кстати. Между прочим, такого человека, к сожалению, в спорте пока больше не было — настолько заинтересованного и настолько делающего. Порой ему даже не надо было ничего говорить, он много чего сделал. В общем, приехали. Сказала: «Юрий Дмитриевич, нам нужно переходить». Самое интересное, что он знал, представляете. Мы какая-то школа, ДЮСШ № 8. Он знал моих спортсменов, знал, что я лидирующий тренер в этом младшем возрасте. Я не была для него нова. Он сказал: «Хорошо». Спросил: «Когда?» Я отвечаю: «Завтра». Он поворачивается к директору, Аксенову Эдуарду Михайловичу, и говорит: «А вы готовы завтра принять и перекроить расписание?» Аксенов ответил да, и вот завтра мы перешли.
— Для вас, как для творческого человека, важно, чтобы в памяти оставались программы. Если меня спросят, то я сразу назову «Список Шиндлера» Липницкой…
— И музыку эту нашла я, еще долго искала и уговаривала постановщика на эту программу.
— Для вас важно, чтобы потом осталась программа — вне зависимости от того, стала она чемпионкой или нет?
— Когда ставишь программу, важно получить этот «отзвук» от зрителя. Последняя программа, которая для меня получила такой «отзвук», — это олимпийская короткая программа Камилы Валиевой.
Мне иногда кажется, что наши дети порой немножко даже не понимают, что они катают. Это, наверное, нечестно, что мы через них передаем истории, которые уже сами прожили. Когда удается объяснить через их жесты, как это надо почувствовать, отпустить, тогда это достанет до зрителя. Иногда бывает, смотришь и понимаешь, что здесь по-другому надо.
— Вы понимаете, что двигаете вид спорта? Пример: после Олимпиады в Пхенчхане была дискуссия, как можно было поставить все прыжки во вторую часть программы, и после Загитовой это же правило изменили. Как родилась эта идея?
— Вот говорят, что наша команда двигала спорт. Мы просто пытались увернуться в правилах так, чтобы получить те баллы, которые максимально нас отодвинут от соперников. Сначала это была история со второй половиной и коэффициентом. Потом, когда понимаешь, что этого не хватает, начинаешь вставлять четверные. Получается, каждый раз мы уворачиваемся от соперничества.
— Вы же понимаете, что сейчас аудитория фигурного катания более агрессивная и более знающая, как они думают, чем футбольная. И вы же понимаете, из-за кого это произошло?
— Я не знаю, из-за кого…
— Потому что вы воспитали олимпийских чемпионок, вы подняли уровень на нечеловеческий. Раньше никто аксель от тулупа отличить не мог, а теперь все разбираются в уровнях на вращениях. Вы просто работали, но воспитали огромную аудиторию людей, которые спорят, ругаются. Вы смотрели сериал «Последний аксель»?
— Нет, не смотрела. Когда пошла реклама, поняла, что они пытаются спародировать меня. У меня это вызвало отвращение, поэтому не смотрела ни одной серии и не хочу.
— Это уже популярность, которая существует вне вас и вне ваших желаний. Это образ, который списан с вас…
— Ну как он может быть списан с меня? Я же тоже открываю сайты, вижу комментарии. Читаю, что депутат Терюшков говорил, что вот Тутберидзе приходит на каток, все дети с ней здороваются, а она их всех куда-то посылает матом. Легенда фигурного катания Роднина тоже дает обо мне какие-то непонятные комментарии, или Бестемьянова… Я их всех уважаю, мне туда не удалось дойти. Они все рассказывают, как я тренирую, какая я жестокая. Ну ты найди в себе силы, время, приезжай на каток, посмотри на тренировки. Что же ты рассказываешь о тренировках, ничего не видев? Это ложь!
— Все хотят найти какие-то изъяны в вашей работе…
— Которые бы объяснили, а как так.
— Да, вы же не олимпийская чемпионка Роднина…
— При чем тут это. Как правило, эти олимпийские чемпионы — они менее усидчивы в работе потом. Они уже своего достигли, с чего бы им здесь говнище ложками черпать?
— Самый острый вопрос от ваших почитателей в кавычках можно задать?
— Попробуйте. А если я отвечу так, как порой хочется?
— Вы вольны делать, что хотите. Основная претензия — в том, что спортивный путь воспитанниц Этери Тутберидзе составляет очень короткий промежуток времени. Что вы своими методиками «замедляете» половое развитие у девочек, они не достигают пубертата, в этом возрасте легче даются прыжки и элементы. Вы выжимаете из них максимум, и после этого они завершают карьеру. Примерами являются Липницкая, Загитова, Медведева…
— Медведева на Олимпиаде каталась, когда ей было 18 лет! Ко мне она пришла в шесть с половиной лет, и вот теперь посчитайте ее путь до Олимпиады. Во-первых, про половое развитие. Откройте сильнейшую разминку Олимпиады-2018. Кто на этой разминке с грудью? Только Загитова и Медведева. Тогда кто там тормозит развитие? Мы посчитали путь Медведевой — 13 лет только у меня. Ей всегда очень тяжело все давалось, и я это подчеркивала, что она трудоголик. И то, сколько она трудилась у нас, она не будет трудиться нигде, потому что не будет таких условий, таких возможностей. Поэтому дальше ей все давалось намного сложнее.
Никакой у них не короткий путь! Они взяли медали и не хотят дальше впахивать, мне заставить их?
Алина Загитова. Для того, чтобы кататься так, как она каталась на Олимпиаде, после этого все-таки она уже немного не в той форме была. Она приходила на каток в 8 утра и уходила в 9–10 вечера. Она полтора часа ОФП занималась, потом хореография, потом лед, потом растяжки, потом опять зал, потом лед, потом опять ОФП и заминка. В таком режиме она прожила полтора года для того, чтобы быть в топах. Если бы не было такого режима, она бы не была [в топе]. Для нее это единственный путь был быть в форме. Ей нужно очень много тренироваться. Для того чтобы просто отзаниматься хореографией, ей надо было перед этим полтора часа ОФП с канатами и со всеми делами. То есть, ну, реально в таком режиме. Почему я ее должна дальше заставлять? Она устала. В другом режиме у нее не будет такого результата. Мне ее силой заставить?
После того как они берут основные для себя медали — это их решение, тренироваться в таком режиме или нет. Ты приходишь домой в десять вечера, не позволяешь себе ничего съесть, никуда пойти. Она ложилась спать ровно для того, чтобы потом встать и снова прийти на тренировку. Она жила ради цели — Олимпиады.
Они в школе не учатся, ничего в этой жизни не видят, пока идут к этим медалям. Тренажерный зал, зал хореографии и лед. Какие-то физиопроцедуры, потому что все болит. У них все болит! У Алины ноги в олимпийский сезон в кровь были стерты настолько, что меня подташнивало, когда она вынимала ноги из ботинок. Я это скрывала, не показывала, потому что иначе она может не найти в себе силы дотерпеть. Как она это терпела — я не понимаю. Это все было ради Олимпиады, для того, чтобы откататься хорошо. Я считаю, что неправильно идти к медали — надо идти к своему лучшему прокату. Были две спортсменки, которые шли за медалью. Это Женя Медведева — она шла за медалью, а не за прокатом, — и Саша Трусова. Поэтому у них такое несовпадение. Они не понимают, что нашу жизнь украшает путь к цели, а не сама цель. Аня Щербакова говорит, что думала, будет просыпаться каждый день самая счастливая, а этого нет.
— А вы после медали Липницкой просыпаетесь самой счастливой?
— Наоборот, я расстроилась. Я понимала, что Юля не будет катать личный. Она отдала маме командную медаль, и все.
— Как вы переживали уход фигуристок?
— Очень сильно расстраиваешься. У Юли Липницкой упал контроль со стороны мамы и папы после Олимпиады. Юля — девочка со сложным характером. В 11 лет она могла послать приглашенного хореографа, потому что не хочет с ним работать. Я не буду заставлять работать в том режиме, который нужен. Здесь предлагаются условия. Она шла на какой-то конфликт. Ей «добрые» люди писали, что надо уходить от тренера, и Жене так писали. Что тренер сливает.
— А кто это писал?
— Мудаки!
— Ни одна ваша подопечная, которая ушла от вас, ничего, нигде, никогда не добилась. Женя Медведева на этом чемпионате мира так радовалась бронзе, как она не радовалась золотым медалям.
— Хотя она проиграла казахской спортсменке.
Наверное, они в какой-то момент думают, что это все они сами. Я почти уверена, что если Женя Медведева покопается у себя в голове, то поймет, что какие-то вещи мы достигали с ней вместе. Стоит отдать ей должное, что свои проблемные зоны она понимала. Поэтому мне было странно, что были эти интервью про новую семью или вообще — что она ее обрела. Они сразу уходят, и у них тут же индивидуальный подход, и новые семьи, и их любят. Вон, Сашку тоже любили, любили — до сих пор, наверное, любят.
Любит не та, которая гладит, целует и рассказывает о том, как у нас с тобой все будет классно. Любит та, которая к медалям приводит, свои нервы, силы и часть жизни тратит на тебя. Они думают, что вот он ее обнял, что-то сказал, улыбается… А здесь не улыбаются — значит, не любят.
— Про Липницкую вы сказали, что у нее был сложный характер…
— Мы начали отдаляться. Последний старт, когда я поняла, что она точно уходит, это был этап Гран-при во Франции, где они откатали только короткую программу. Она точно не была готова прокатать произвольную, поэтому ей это было на руку. Несмотря на то, что она уже себя вела по отношению ко мне как-то отстраненно, я знала, что еду с ней. У меня сестра живет во Франции, она уже взяла билеты на этот Гран-при, чтобы мы увиделись, провели время вместе. И тут мне звонят из федерации и говорят: «А ты знаешь, что с Юлей поедет Дудаков? Так Юля захотела». А в этот момент она катается передо мной. Ну, если ты не хотела, подойди, поговори со мной. В итоге поехал Сергей Викторович, а я читаю в комментариях, какая я гадина, что бросила спортсменку. И сразу по приезде она озвучила, что уходит к Урманову. Только Юля подарила мне букет, поблагодарила и ушла, я открываю СМИ, а там интервью Урманова Вайцеховской, что он уже построил план работы с ней на год вперед.
— Ну, хоть что-то, шоколадку принесла.
— Я как-то сказала так про Женю Медведеву. В свое время мы помогали ей продать квартиру где-то на Рижской и купить здесь, ближе, делали ремонт. Жила она здесь в соседнем доме, и как-то дойти до катка… Не меня поблагодарить, а школу, которая сделала для нее очень много: решала все вопросы, помогала с экзаменами и со всем остальным. Почему это все забывается?
— Вы сами сказали, что они в школу не ходят, они юны и амбициозны.
— Сначала у нас появляются амбициозные родители, и дальше идет трансформация от родителя к ребенку.
— Было трио — Трусова, Щербакова, Косторная, которые в моей голове должны были ехать на Олимпиаду. Косторная вообще все выиграла со своим тройным акселем.
— В моей голове тоже так было. Я же тоже себе в голове как-то рисовала: олимпийский командник и кто что катает. Тогда я уже понимала, что короткую программу катает Косторная, потому что у нее тройной аксель и отличающееся катание.
— Потом две из них уходят, и все начинает выигрывать Щербакова. И потом еще и берет Олимпийские игры. Вы внутри себя в этот момент праздновали?
— Для меня это месть. Это лучшее блюдо, которое ты можешь преподать.
— Что происходило, когда они уходили?
— Сашка пришла и, как обычно, с таким виноватым взглядом — сказала, что устала от всего и ей нужно сменить обстановку. То есть мы тебе надоели — ну да.
— Когда она возвращалась, спросили, соскучилась ли она?
— Я уже на чемпионате мира поняла, что она вернется. Ты понимаешь, когда человек не избегает взгляда, а ищет его. Она уже искала этот взгляд. Она очень некрасиво себя вела по отношению к своему тренеру (Плющенко. — Прим. Sport24), потому что она от него бегала. Она сама себя разминала, сама вышла на лед, даже не подошла к нему. Некрасиво, но все было ясно. Я осознала, что у них какой-то конфликт.
Перед тем как она ушла, она заявила себе очень сложный контент. Мы пытались ей объяснить, что пока ни физически, ни функционально — это нереально. Мы не могли справиться с этим контентом, переварить его. Перед отмененным чемпионатом мира мы выложили видео, потому что она начала собирать эту программу чисто. Был эффект вау. Тройной аксель у нее был чуть получше. Мы не знали, стоит ли отговаривать ее. Мы один раз отговорили ее от тройного акселя, она нас послушала и сделала на двойном степ-аут. Она вышла со льда злая на нас: «Я не могу упрощать программу. Потому что все равно на ней буду делать ошибки».
— Когда они возвращались, в каком состоянии вы их нашли?
— Сашка всегда физически продолжала тренироваться. Есть такая фраза: дисциплина определяет результат. Когда этой дисциплины нет, результат страдает.
— Я тогда думал, что вы их не возьмете.
— Да почему? Если бы пришла тогда Женя Медведева через месяц-два, поговорили бы, и я бы вложила в нее все, что у меня есть. Точно так же, как я вкладываю в других спортсменов. Представляете, каково это — прийти спортсмену? Они же все такие гордые, себя они любят в два раза больше, чем нас. Им же унизительно прийти. В свое время я такой шаг сделать не смогла. Мне позвонили и предлагали вернуться в спорт, а я уже тогда в Америке была. Я не смогла прийти и посмотреть в глаза тренеру.
— Две ваши последние Олимпиады, kiss & cry. Казалось бы, олимпийское золото, вы привели людей к наградам, две ваши воспитанницы на пьедестале — и там, и там. Но я так понимаю, что была огромная проблема на Олимпиаде-2018 с Женей, которая не справилась с эмоциями, и история повторяется в Пекине. Тут весь мир увидел, что творила Трусова. Что происходило? И как сопоставить большой трофей, к которому вы идете, и поведение вашей ученицы?
— Да вообще не получилось радоваться, честно скажу. Не потому что я за Аню [Щербакову] не рада — я ее поздравила, хоть меня и обвиняли, что я не поздравила. Просто события, которые были перед этим, омрачили все.
Давайте с Женей Медведевой. Начинается сезон — и начинаются метаморфозы с Женей, с мамой. Ты чувствуешь, как они от тебя отдаляются. Кто-то начинает влиять на мнения, кто-то начинает влиять на поведение спортсмена, и ты понимаешь, что это кто-то извне.
— Это в олимпийский сезон?
— Да. Татьяна Анатольевна [Тарасова] почему-то решила вмешаться в ее подготовку и советовать ей. Не мне советовать. Ну набери мне, приезжай сюда, посоветуй отсюда. Но нет, со спины начинаются советы. Начинается влияние на спортсмена. И она подошла к Олимпиаде не столь искренняя с нами. Мне кажется, я несколько раз говорила про чистый хвост, здесь так и было. Она не была чужая, но была немножко не с нами.
— Когда вы внутренне чувствуете, что спортсмен отдаляется, вы переключаетесь на другого спортсмена?
— Да никуда я не переключаюсь. Ты просто пытаешься из того, что у тебя есть. У тебя приходит спортсменка, которая то не хочет взвешиваться, то у нее +1,5 кг — как такое возможно за один день? Это еще надо попытаться. Это делается намеренно или мама поддерживает. И ты понимаешь, что осталось 2–3 недели [готовиться] к следующему этапу Гран-при, а этот Гран-при к финалу, здесь сплошные недокруты — и начинается истерия с тренировок и вот это вот все. Ты просто пытаешься делать то полезное, что можешь сегодня.
Или допустим, у тебя сегодня прокат произвольной, потому что нам ехать на соревнования. Спортсмен отказывается прокатывать произвольную, и это очень странное поведение, потому что ты уже 13 лет вместе и никогда такого в жизни не было, а тут человека как подменили, он другой.
— Олимпиада. Она условно проигрывает, хотя вы сделали чудо после такой травмы. Она все равно катает великолепно.
— Она не великолепно катает. Для нее это были одни из худших прокатов из того, что она выдавала за последнее время.
— Но она там рыдает от счастья.
— Она рыдает от счастья, потому что это очень тяжелый был последний путь. Он был правда тяжелый. Уже было вообще непонятно, как ее вытаскивать из состояния истерии и всего остального.
— Алина становится олимпийской чемпионкой. Что происходит в этот момент у вас?
— Женя уже выходила на лед… Во-первых, она начала с нами ситуацию с отдалением при подготовке к Олимпиаде: мы были в Японии на сборах, и она отдалялась. Они задружились с Екатериной Бобровой, и это будто уже другая девочка, и вдруг она тебе отвечает не так, как отвечает. Намеренно хочет создать конфликт, а здесь не до конфликта. Это все как-то очень странно, потому что это не Женя. Не от Жени такое должно быть.
Дальше я хлопочу, прошу федерацию поселить нас в квартире. А на Олимпиаде квартиры с тремя комнатами. Вдруг ко мне подходит Женя в день заселения и говорит: «Я не смогу с вами жить. Я не буду произносить причину, потому что она не очень красивая». Я переживаю, что к нам кого-то подселять, потому что там я, Алина Загитова — и будет еще какой-то другой человек. Но к нам чего-то, слава богу, никого не подселили, мы так и остались жить вдвоем.
Она пыталась отстраниться. Зачем? Не знаю. Мне кажется, это не повлияло на ее катание лучшим образом. Мне не хватало в ее катании чистоты и искренности. Я — требовательная. Я вижу это досконально. Я вижу вещи, что она может и могла лучше. В короткой программе она могла намного лучше откатать.
— Как она отреагировала на серебряную медаль?
— Она же там начала нас в kiss & cry поздравлять с золотой медалью и говорить, что мы сделали все, чтобы Алина была первой. Мы все сделали, чтобы Алина была первой, но мы все сделали, чтобы и Женя была первой. Мы не можем вести к местам, мы можем вести к катанию. Если мы заранее заложили, что в этом катании есть запас, дальше моя мечта — чтобы спортсмены выходили на старт, катали свою лучшую программу, а судьи распределят их места.
В общем, это было такое, саркастическое. Дальше она не хотела… Мы как-то подошли к ней в лаунж, попытались пообщаться, но там она уже общалась с Орсером. Я тогда не то чтобы не придала этому значения, а так… Конечно, неприятно, но я не могла сказать прям точно, что она уезжает.
— После Олимпиады произошла самая большая интернет-бомба, которая возможна. Поклонники Загитовой и Медведевой, что они устраивали — какая-то нечеловеческая история.
— Меня там просто обвинили, что я слила переписку, а я не сливала. У меня был задан вопрос, потому что Женя сказала где-то в интервью, что на нее особо и не выходили. Но это вранье. Я пыталась, писала и звонила. Был момент, когда я дозвонилась маме и говорю: «Жанна, что происходит?» А я слышу, что она рядом, знала, что они поехали на какие-то съемки, поэтому позвонила Жанне. Я попросила дать трубку Жене, потому что она не брала трубку. Она сказала: «Не вмешивайте меня в свои дела, это ваши дела и ваши разборки». И положила трубку.
— Дальше историю мы знаем: Брайан Орсер, признание, как это все круто и великолепно. Но по существу — окончание карьеры.
— Ну, нет. Думаю, окончание карьеры… К этому шло. Сколько лет она уже в топах. Это же тоже тяжело.
— Вторая история — с Трусовой, которую видели все…
— У нее была идея фикс — если она соберет свою произвольную программу, то сто процентов победила.
— Даже после такой короткой?
— Да. Она считала, что должна привезти +20 баллов, и все. Наверное, спортсмен не отдает себе отчет, что где-то там степ-аут, где-то слетел уровень. Это же все оценочка к оценочке, копеечка к копеечке. Плюс еще пониженные стоимости четверных. Сделав четверные — они не стоят столько, сколько хочется. Я не согласна с понижением стоимости четверных. Я считаю, что четверной лутц должен стоить намного дороже, чем он стоит.
У Саши Трусовой на Гран-при — где-то она заняла второе место, — Косторная тогда заняла первое, у нее второй упаденный четверной лутц стоил 0,19. Серьезно? Это что такое? Извините, я просто проеду красивой троечкой, заработаю компонент от каждого судьи по 0,25, пропустив прыжок, отдохнув и сделав красивый пируэт на судей. И я заработаю больше, чем за четверной лутц. Да, я упала, но это четверной лутц. Вы с ума сошли? Что это за цены? Я показывала Лакернику Александру Рафаиловичу: «Ну как такое возможно?» Но они напридумывали такое: если он уходит под репит, если она на первой не прицепила каскад, а этот ушел под репит плюс падение… Ерунда, я не согласна, они должны пересмотреть. Смысл тогда биться, ломаться, если это ничего не стоит.
Поэтому тренер я или не тренер, но тогда была не согласна с ее вторым местом на финале Гран-при, потому что это должно быть первое место. Я показывала, я ругалась, я пыталась объяснить: «Это не может стоить 0,19. Не может».
— Она нафантазировала себе +20 баллов, и не получилось.
— И не получила их. Она считала: неважно, какая короткая. Если она так откатает, она — олимпийская чемпионка. Поэтому, наверное, какой-то период такой реакции.
Это же прям Сашка. Она же меня там и пихала, и толкала. А потом в раздевалке она будет пулять в меня свои коньки, которые будет снимать, и я буду уворачиваться. Вот такая Сашка.
— Про Камилу Валиеву. Что можно рассказать? Как это? Что это?
— Я в голове у себя перелистывала возможные варианты, вопросы. Во-первых, я бы хотела посадить всех участников процесса за детектор лжи. Я хочу знать правду. Я хочу знать, откуда это взялось, что это, как это, почему. У меня столько вопросов. Я думаю, наверное, никогда не получу на них ответы. Надо как-то с этим жить.
— Как условно «нечистый» спортсмен попал на Олимпиаду?
— Когда едут команды Америки, Канады, Японии — и вообще неважно, какая команда, — едут команды на Олимпиаду, президент федерации фигурного катания той страны или другой… Во-первых, у нас нет доступа в их личные кабинеты, в которых они сдают эти анализы. Но мы точно знаем: если они допущены до Олимпиады, они все чистые. То есть они туда приехали, получили паспорт олимпийца — они все чистые. Дальше они решают, кто у них принимает участие в команде — можно выбрать любого спортсмена. Это держится в секрете, потому что, если мы узнаем, что американская команда выставляет не самых своих сильных, может, мы тоже не пойдем с козырей. Поскольку никто не знает, все стараются зайти с козырей сразу. Ты же не знаешь, кого они поставят — поставят Нейтана Чена или нет. И вот все гадают в любой команде. Но все эти спортсмены — чистые. Точка.
Как так получилось, что спортсменка с зависшим анализом попала на Олимпиаду?
— Теоретически он или она могли сдать анализ после проката, и постфактум могли сказать: «Да, он приехал чистым, но на Олимпиаде…»
— После чемпионата России на Европе она сдавала анализ — он пришел чистый. Потом еще раз сдавала — чистый. Потом на Олимпиаде после короткой, и еще потом возьмут — она везде чистая. У меня вопрос: если у них висел тот анализ, каким образом они допустили ее до Олимпиады? Значит, они должны были сделать что угодно, чтобы он был готов. Они не должны были такого спортсмена пускать в Олимпийскую деревню.
Я считаю, что рассмотрения командной медали не должно быть. Чья ошибка, что этот спортсмен участвовал в команде? Чья? Наша? Нет. Спортсмен на Олимпиаде был чистый — да. Каким образом она оказалась — вопросы к кому? К WADA? К кому? Я даже не знаю. К лабораториям? Вот пусть они тогда печатают новую медаль, что хотят делают. Это не вина команды. Мы имели спортсмена, он должен был быть чистый, он откатался. На этом старте он был чистый. Медаль не должна быть пересмотрена. Это мое мнение.
Скажи они о результатах, что у нее нечистый допинг был на чемпионате России, катались бы Аня и Саша. И результат команды был точно такой же. Они бы тоже выиграли.
— А вы знали, что на чемпионате России был какой-то не тот тест?
— Нет. Я знаю, что первая тройка призеров чемпионата России обязательно [сдает] допинг-тест, и кого-то еще могут взять. Первая тройка вообще на всех соревнованиях, как правило, обязательно.
Моя дочка Диана с Глебом стала второй, но они не были еще в пуле. Им тут же пришло уведомление, что они должны записаться в этот пул. Это же не так легко, нужно какую-то авторизацию пройти до какого-то числа в декабре. Там было уведомление, что они прям до 28-го должны авторизоваться. И уже 4 января в 5 утра у нас звонок в дверь, допинг-офицеры пришли. И еще приходили. До Олимпиады они должны были пройти три допинг-теста и быть чистыми.
У всех спортсменов, которые участвовали в чемпионате России, — у них все пришло. Почему здесь он висел?
— Как отреагировали вы, когда узнали? Как отреагировала Камила?
— Давайте расскажу вам историю. У меня не только девочки, но и пары катались, и мальчик катался за Грузию. На тренировки нужно было ехать 40 минут на автобусе от Олимпийской деревни, 10 минут до автобуса дойти, еще все тесты пройти, прикладывать, чтобы зеленая галка сработала. В общем, неважно. День расписан туда-сюда. Ты даже поесть не успеваешь — ничего.
Я приезжаю с одной тренировки, у меня час времени до другой. Мне звонят из федерации, голос очень строгий: «Срочно зайди в штаб». Ну, правда, я сейчас пойду в этот штаб? Пока туда дойдешь, поднимешься, время уже пройдет, а у меня всего час. Я хотела быстренько хотя бы чай попить, что-то перекусить. Я сказала: «Нет, давай не сейчас, у меня нет времени». Но я пошла в этот штаб, поднимаюсь — и первое, что вижу: сидит Камила абсолютно бледного цвета, отекшая, заплаканная. 15 лет на тот момент.
А у нас с ней получилась такая история. Я хочу, чтобы так происходило — чтобы их родители ездили с ними везде, где можно. Я не могу за них нести ответственность после соревнований. Даже вечером, когда они поели, мне нужно, чтобы они пошли в номер отдыхать. Я не буду их сопровождать. Если я буду их сопровождать, как делала это с Юлией Липницкой, начинают портиться взаимоотношения. Ты начинаешь запрещать что-то, она тебе огрызается, портятся взаимоотношения, и это переливается в тренировочный процесс. Я не хочу влезать в их личную жизнь. Я хочу быть тренером на льду и где-то там. Поэтому я практически требую, чтобы родители их сопровождали.
Все соревнования мама с ней ездила, с ними всеми родители ездили. В Красноярске они были аккредитованы, делали тесты. Я чего-то смотрю: тренировка началась, а мама сидит в раздевалке — какая-то странная немножко. Она завалилась так, я еще думаю: «Зачем она приехала сюда, если не идет даже на лед смотреть тренировку?» Оказалось, что у нее коронавирус в тяжелой форме. Она была госпитализирована в красноярский госпиталь, где попала в реанимационную палату. Какой-то период у нее было тяжелое состояние. Когда я увидела Камилу, все время боялась спросить, как она там. Тихонечко спрашивала, но она же такая скромная, отвечала тихо. И тут я увидела ее лицо. И первые мысли, что что-то не так с мамой, не дай бог. А что еще может быть?
Потом мне начинают объяснять, что с ней час был допрос по поводу допинга. Какого допинга? Почему с ней час допрос с одной? Все эти мужики сидели. Когда мы потом сели, и сидел Горшков Александр Георгиевич, мне казалось, что у него сейчас сердце остановится, потому что он сидел бледный очень. Когда нам это сказали, я сначала не поняла, что это за препарат, что, какой чемпионат России — и вот это вот все.
Дальше они говорят, что ее срочно нужно вывези из Олимпийской деревни. А у нас пандемия, закрытая Олимпиада. Куда вывезти? Одну? Вот в таком состоянии? Я говорю: «Куда ее вывезти в 15 лет?» Они говорят: «Сейчас мы найдем какую-нибудь гостиницу, где ее поселят». Я говорю: «Нет. Серьезно? А кто за нее будет отвечать? Как это, взять и вывезти? Нет, вы ее никуда не повезете. Как угодно, но мы ее оставим здесь». Какое-то время они обсуждают, соглашаются с тем, что мы ее оставляем. И тогда я прошу, чтобы мы могли ее возить с собой на тренировки — она с нами в автобусе, где-то в зале, когда мы пошли на лед. Ее состояние меня тревожило. Это какая-то истерика, что все.
Нам сказали: «Ну, вот это вот, Олимпийская деревня, автобус, как же так». Я говорю: «Она же не преступница. Ей 15 лет. Вы готовы взять за нее ответственность?» Нет такого человека, который бы за нее отвечал. Самолетов — нет. Это же чартерные рейсы. Ближайший, по-моему, 16 числа отходил. Мы договорились, что она может приходить в зал. Там сказали, чтобы она на лед не выходила. Хорошо, она не будет выходить на лед. Так они поставили охрану через каждые типа пять метров. Проверяли, чтобы спортсменка не перепрыгнула через бортик и не выскочила на лед. Я не знаю.
В этот момент я видела, что Камила в зале не такая звонкая. Стресс, отсутствие мотивации. В зале она уже помедленнее стала. И вдруг говорят, что хотят, чтобы она вышла на лед. Там же эти медиа, СМИ все снимали. Для них это тоже важно. На тренировке можно тренироваться. А я на тот момент не понимала, хочет ли она тренироваться. Я видела, что в зале мы немножко не в форме. Мы озвучили ей: «Камила, разрешили выйти на лед». Я ее пыталась настроить, чтобы она получила наслаждение от нахождения на Олимпиаде. Я ей говорила на тот момент: «Неизвестно, будет ли вторая Олимпиада».
Даже есть видео, где она падает, что-то делает, подъезжает и плачет у меня на плече. Я говорю: «Ну, что?» Она говорит: «Я катаюсь и не понимаю, что здесь делаю». Так и было. Она не понимала, ради чего здесь. СМИ, которые начинают уничтожать ее вопросами и издеваются над ней. Много писали: «Как так, бросили ребенка, через медиазону она пошла одна, должны были ее сопровождать». Это Олимпиада. У тренера в аккредитации все по зонам. У спортсмена выход со льда, и сразу идут через зону к раздевалкам, в которые мы не можем пройти. Это Олимпиада, все строго. Нет такого, что ты пошел, куда хочешь и с кем хочешь.
Потом я увидела видео, что она закрылась капюшоном. На следующий день она сказала, чтобы ее сопровождали. Там что-то придумали и ее сопровождали. В первый день она пошла одна.
Потом как-то сказали, что ее допускают до соревнований. Мы уже даже не понимали. Она уже и не готова. Она все эти дни ничего не катала. Ты же держишь форму. Ты — на пике формы. Она спускается очень быстро. А здесь этот стресс, отсутствие тренировок, в зале она особо ничего не делала. Ее допустили до соревнований, но при этом Камила мне показала в день произвольной программы… Знаете, есть онлайн-табло — и внизу, мне это уже Камила сказала: «Этери Георгиевна, смотрите». Там внизу было крупными буквами подписано: если Камила Валиева попадает в тройку призеров, награждения не будет. У меня вопрос: это обязательно было делать на онлайн-табло? Это нельзя было отдельно где-то повесить, нам сообщить или как внутреннюю информацию пропустить? Значит это как-то ввели, не поленились. Серьезно?» Я это прочитала, и у меня аж екнуло. Я бы на ее месте вообще бы не пошла на лед, наверное.
— Но она была лидером после короткой программы. Она короткую катала идеально?
— Нет, она уже степанула там. Были не те баллы. Произвольная — немножко другое.
— В моем дилетантском понимании, Камила Валиева — лучшая одиночница за все время существования фигурного катания во всех компонентах. Задаешься вопросом: «За что такому нечеловеческому таланту такие испытания?» И мы не понимаем, чем все это закончится в плане ее будущего как спортсменки.
— Не знаю даже. Я думаю, это повлияло уже на ее жизнь. У нас жизнь не заканчивается на профессиональном спорте. Это ее очень изменило. До этого она была искренним ребенком. Когда ее допрашивали, я говорю ей: «Камила, быстро рассказывай мне, что у тебя было в день короткой программы. Давай». Она мне, что какой-то волонтер угостил ее мороженым, какая-то массажистка Чекмарева угостила ее чаем «Липтон», кто-то еще ее чем-то. Я такая: «Серьезно? И там ты мороженое съела, и там этот чай попила? Вот это все происходило? Камила?» Она: «Ну, я не знаю. Я как-то это там». Вот мы учим, учим.
Я думаю, больше у нее веры ни к кому нет. На этом она изменилась. А по поводу того, что она такая единственная, сейчас на меня полетят тапки фанатов. Во-первых, эти все фан-группы, может быть надо нас, тренерский коллектив, любить и уважать? Мы вам создали тех, кого вы любили, любите, боготворили, украсили какой-то отрезок вашей жизни. Вся эта ненависть — глупость какая-то.
Что касается Камилы Валиевой, мне кажется, она — универсальная спортсменка. В ней есть сочетание всего. Она красиво катается, ты понимаешь, что поглощает площадку скольжение. Она — одна из немногих. Вот Косторная красиво катается — это скольжение. Его трудно, бывает, что не дано. Кто-то чувствует, кто-то — нет. У нее есть скольжение, она растянута от природы, гибкая от природы. Притом, что обычно растянутые и гибкие плохо прыгают. Она владела или владеет тройным акселем и четверными. Она красива, чувствует музыку, может передать эмоции. Она — универсальна. В этом она исключительна.
Я не знаю, будет ли еще такая спортсменка. Может быть будут другие спортсмены. Но такой спортсменки у нас не было и, наверное. не будет. Сколько бы не пытались пародировать или быть Майклом Джексоном — такого больше не будет. Был такой спортсмен Юдзуру Ханю, и, я думаю, такого больше не будет. И Камила Валиева. То, что на нее выпало — что огромная любовь перескочила в ненависть, к сожалению.
— Наверняка вас посмотрят все родители всех фигуристов. Вы можете им дать какой-то универсальный совет, пожелание?
— У вас в семье растет ребенок. И у вас какие-то споры между мужем и женой. Вы выносите эти споры на обозрение своего ребенка? Или вы решаете их взакрытую, а здесь вы показываете полное доверие: мама показывает полное доверие папе, и наоборот — для того, чтобы ребенок слушался, чтобы понимал, что есть какое-то единое решение в плане его воспитания, есть взаимоуважение. Родитель и тренер — как муж с женой, это как в семье.
Когда ребенок приходит домой, и родители начинают за чашкой чая или с бабушкой по телефону: «Ой, ты знаешь, сегодня он там сделал замечание, вот он совсем с ума сошел, не то задание дал, ребенок устал, а он это не замечал и бла-бла-бла» — ребенок это слушает, и у него пропадает доверие к тренеру. И в следующий раз, когда тренер даст задание переделать, перекатать, еще что-то, он думает: «А как так? Меня же сейчас «изверски напрягают», или «не то дают задание», или «тренер совсем с ума сошел». Ребенок начинает терять это доверие. А потеряв доверие, он не будет уже тебя слушать так, как должен тебя слушать, не будет выполнять. И даже то, что он будет выполнять, у него уже не будет получаться, потому что без должного желания спортсмен это будет выполнять.
Родитель сам, не замечая, — сел за руль, звонит мужу, бабушке, не знаю, где-то там они думают, что порой они не слышат. Это все влияет, все должно быть едино. Даже если родитель не согласен с нагрузкой или с «наказанием»: грубо говоря, иногда видишь, что ребенок не адекватен на тренировке, ты его выгоняешь, пусть это пойдет в плюс. А родитель, согласен с тобой или нет, поддержи тренера, а дальше, может, подойди и скажи: «Может, надо было что-то по-другому» — поговори. Не надо ставить в сомнение решение тренера в присутствии ребенка. Иначе ребенок перестанет тебя слушать, перестанет прогрессировать, на этом все закончится.
К сожалению, очень часто это разложение в голове и то, что дальше мы видим, они уходят от нас, еще что-то — начинается вот где-то там так с родителя, родитель начинает вмешиваться или влиять.
Честно, я считаю, что всех этих спортсменов, как бы они там себя ни любили, их все равно привели к медалям родители и тренер. Неважно, ими там манипулировали или еще что угодно — привели их туда. Липницкую привела мама и тренер. Мама, потому что она правильно вела, где-то что-то не позволяла, следила, она же привела ее все-таки вот так строго или как-то к медали. Дальше, бабушка Алины Загитовой: вообще все часы, которые Алина занималась, бабушка от нее не отходила — если она спускалась в подвал, тренажерный зал, бабушка сидела в коридоре, если Алина была на льду, бабушка стояла за бортиком, как только у Алины что-то не получалось, там вот так вот — раз (своеобразный жест рукой).
Когда Женя Медведева начинала валяться, ее бабушка лезгинку отплясывала за бортиком, пыталась подпрыгивать, что-то кричать, Женя ей что-то отвечала. Тем самым она ее настраивала, Женя злилась и шла, что-то делала.
Это все равно такой совместный процесс. Поэтому эти родители иногда в пользу, а иногда прям неправы.
— У меня есть еще просто миллион тем для обсуждения, начиная с нынешней ситуации, будущих Олимпийских играх…
— Которые в 2030-м?
— Ну вот не знаю, какие следующие будут…
— Ну вот как раз у нас там, дай бог, кого-нибудь вырастим к 2030 году.
— С вами безумно интересно. Всегда говорят, можно ли почерпнуть что-то от коллеги из другого вида спорта — не просто от коллеги, а реально от большой личности и выдающегося тренера…
— Без похвалы.
— Мы еще не поговорили по поводу суперпары Диана Дэвис / Глеб Смолкин и так далее.
— Нет (смеется).
— Но я хочу вам сказать огромное спасибо за это интервью. Не знаю, что будет в комментариях и как, но могу сказать, что я получил нечеловеческое удовольствие. Этот букет (на 1:42:10. — Прим. Sport24) не соответствует и десяти процентам вашей красоты и величия. Можете не брать, мы оставим здесь…
— В холле поставите, мне нравятся. Все цветы, кстати, девочки переняли мою привычку оставлять букеты в холле, иногда заходишь в холл, все в букетах стоит, потому что девчонки тоже стали оставлять здесь свои цветы. Мне это нравится (улыбается).
