Фигурист Костомаров заработал 1,2 млн рублей за откровенный рассказ о болезни: «Я был конкретно близок к смерти»
В начале 2023-го фигурист Роман Костомаров оказался в больнице после выступлений в ледовых шоу на открытом воздухе в новогодние праздники. Спортсмену диагностировали пневмонию. Состояние Костомарова ухудшилось настолько, что в процессе лечения ему ампутировали обе стопы и кисти рук. В какой-то момент казалось, что Роман может не выжить, но он справился. Сейчас Костомаров активно восстанавливается.
Впервые о тяжелой болезни чемпион Олимпиады в танцах на льду рассказал в программе «Секрет на миллион» на НТВ. За свои откровения Костомаров получил 1,2 млн рублей. Ведущая Лера Кудрявцева попросила его потратить их на свое лечение.
Sport24 собрал самое главное из интервью Костомарова о болезни и борьбе за жизнь.
О том, как заболел
— Вернемся чуть-чуть назад, в предновогодние дни. Оксана [Домнина], жена моя, уже 30-го числа заболела, у нее была температура в Новый год 39,5. Она поняла, что с такой температурой, тем, как она себя чувствует, будет трудно… 1,2,3 числа ей выступать уже, и она начала пить антибиотики. Я был в абсолютном порядке, все было хорошо. Мы начали выступать после Нового года, Оксане становилось лучше, но я катаюсь с ней, близкий контакт с ней, накатки…
Вполне вероятно, что я где‑то заразился тоже, подцепил вирус. Болело плечо, но это старая травма. Почему-то она обострилась. Некоторые движения, которые у нас были в программе, они затрагивали это плечо. Усиливалась боль. Приходилось периодически после Нового года делать обезболивающие уколы. Плюс я еще начал немножко подкашливать. Ну это обычное дело, я никогда не мерял температуру. Покашлял — пройдет через 3-4 дня. У меня всегда как-то так было.
Врач был на катке. Но я приходил: «Сделайте мне обезболивающие, плечо болит». Сделали — нормально все. Кроме кашля, симптомов не было. Числа 8‑го, когда мы закончили уже все выступления, я говорю Оксане: «Поеду, соберемся с ребятами, с моим другом Иваном Скобревым». Мы регулярно ходили в баню, прыгали в купель, купались в проруби, если это зимой. Не как моржи, а погрелся, потом искупнулся. Все это для здоровья.
Вполне вероятно, что накопление моей болезни и «забивание» ее какими-то обезболивающими ослабили мой иммунитет. Он же не скажет тебе: «Слышь, у тебя иммунитет ослаб, давай-ка ты в баньку не ходи и в прорубь не прыгай». Да, я покашлял. Думал, в баню схожу и все, пропарюсь как следует. Я в баню хожу сто раз в году, это норма для спортсмена.
Я попарился, залез в прорубь. Все. Я вызвал такси, поехал домой. Покашливал, но не сильно. Может, мой последний нырок в прорубь совсем ослабил мой иммунитет. Когда я сел в такси и поехал домой, начал кашлять нон‑стоп. Кашель был как из трубы. Наверное, это действительно было уже какое-то воспаление легких. Я не мог откашляться. Кашлял и кашлял, кашлял и кашлял. Дома это продолжилось. У меня начало болеть в боку, я не мог вдохнуть. Я понимал, что это подозрительно, у меня никогда такого не было. Думал, бабахну дома чая с лимоном, но нет. Чувствую, что мне ужасно больно.
Думаю, вызовем скорую, пусть посмотрят, пощупают, может, капельницу сделают, и на этом все закончится. Меня послушали, сделали мазки на ковид — все нормально. Но они говорят, что надо ехать в больницу, чтобы сделать процедуры, которые скорая в домашних условиях не может сделать. Я говорю: «Поехали. Посмотрите меня».
Меня привозят в больницу, забирают телефон. Я помню палату, где лежит много человек. Я помню, два раза просился в туалет. Приходил врач с коляской, я сам пересаживался, садился обратно, и меня отвозили к кровати. Дальше я ничего не помню.
О странных снах
— Я видел странные сны. Будто я глубоко под водой. Когда не можешь найти выход, чтобы я всплыл и сделал вдох.
Самый ужасный сон, хотя он мне казался явью… Я стою на даче, на дорожке в одежде и смотрю на себя со стороны. И рядом кто‑то снимает меня. И происходит… Я был в шапке. Будто спичка сгорает. И шапка падает на ботинки. Я в полном ужасе смотрю на это… А секунд через 30-40 все происходит в обратном порядке. И вот я опять стою. Я шоке. Я понимаю, что меня кто-то записал на телефон.
Потом уже я Оксане, когда она была рядом, а я был в более адекватном сознании, говорю: «Бусечка, у меня в телефоне есть фото и видео ужасное, посмотри». Она смотрит на меня и говорит: «Там нет никакого видео». Я говорю: «Да как нет? Я видел». Я пытался доказать, что реально есть это видео.
По‑моему, я тогда был конкретно был близок к смерти. И потом вылез оттуда.
Я не знаю, почему, но меня дважды во сне награждал сам Кадыров. Вешал мне медаль с бронежилетом, клал автомат в кровать и значок был «Герой России».
Об отказе органов
Супруга Костомарова Оксана Домнина: пневмония, грипп А. Из-за того, что иммунитет был ослаблен полностью, по анализам лейкоцитов было — ноль, с таким не живут, как мне сказали. У него в этот момент выстрелила страшная бактерия — гнойный стрептококк. Он дал поражение конечностей. Это стечение обстоятельств.
Гнойный стрептококк дал сепсис. Легкие не справлялись, начало все отказывать. Только сердце билось.
Мне никто не говорил, что шансов выжить — 2%. Об этом я узнала, когда Роман начал приходить в себя. Мне говорили, что все плохо, но он справляется, держится, борется. Меня настраивали на позитивный лад. Когда он пришел в себя, мне сказали, то, что он выжил — это просто чудо.
Об ампутации
— Я не помню, сколько был без сознания. Это лучше у других спросить. Я помню свои черные кисти, пальцы, все согнуто, как у какого-то Кинг Конга в кино. Ноги опухшие, черные, будто я их подвернул или сломал восемь раз. Какой-то ужас. Я весь замотанный в йодовых бинтах.
Я помню, что доктора все время просили меня пошевелить. Но эти обугленные пальцы уже не двигались. В кистях еще что‑то ты можешь сделать, но не пальцы.
Даже в таком коматозном состоянии, понимал, что ужасное происходит. Я знал из кино про Эверест и про всякие восхождения, что когда ты обмораживаешь, происходит такая фигня. Я понимал, что происходит полная «ж». Но я не осознавал всего ужаса, пока не пришел главный врач Коммунарки, много пришло хирургов. Когда они сказали эту ужасную вещь: «Нам нужно твое согласие на то, чтобы ампутировать стопы ног. И так же с кистями рук. Тянуть нельзя, нужна срочная операция».
Я был под всеми этими лекарствами, слышал, видел… Я заплакал. Может, я бы зарыдал, закричал… Если бы я был в состоянии, как сейчас — абсолютно трезвом — может, я бы даже сказал нет.
Это ужасно, что произошло. Это просто изменило мою жизнь в корне. Она стала другой. Мягко говоря, более тяжелой. Но я заплакал тогда и понимал, что другого выхода нет. И я сказал: «Окей. Если операция, значит операция». Не помню, сам подписывал бумаги или нет. Мне нечем было подписывать. У меня не работали руки.
Я не помню тех процессов, которые спасали мне жизнь. Я был в коме, у меня работает ЭКМО, куча препаратов в меня вливается, вены мои все исчезли, повсюду катетеры, трубки, кормление через нос… Но когда мне начали все ампутировать — эти страшные вещи я помню. Потому что ты после операции просыпаешься.
Когда я лишился одной из ног, наркоз раньше времени видно отпустил. Я думал, меня режут живьем, я орал 5-10 минут. Когда начал отходить наркоз, я ощутил эту адскую боль. Но физическая боль ничто по сравнению с тем, что ты ощущаешь внутренне у себя.
Есть ли фантомные боли? Конечно. Я чувствую ногу, пальцы ног, которые могу вытягивать, фактически шевелить ими. Не могу на себя натягивать голеностоп, потому что берцовые мышцы были удалены вдоль кости до колена. Иногда чешется нога, но почесать я ее не могу. Есть ощущение, что у меня есть нога. Есть ощущение, что кулак просто завязали туго. Ноги еще ничего, а руки… Ночью переворачиваешься, пытаешься взять одеяло и набросить его на себя…
Я понимаю, знаю, зачем врачам было важно это. Но мне легче не становится от того, что осталась одна кисть, что колени остались. Было вовремя все сделано. Врачи сделали максимально так, чтобы я мог иметь протезы и комфортно передвигаться на протезах, тренироваться, заниматься.
На протяжении полугода я должен еще принимать лекарства. Одни для головы, другие успокаивающие. Они облегчают мое состояние. Но накатывает конкретно.
Домнина: На третий день мне сказали, что пальцы на ногах сто процентов не спасти. Я дня четыре боялась, не могла смотреть. Потом помню момент, как трогаю его ручку, а, мне кажется, что пальчиков уже нет. Я звоню доктору: «Где руки, пальцы? Вы что‑то уже сделали?» — «Нет, Оксана, без вашего разрешения мы ничего не можем. Они просто высохли и согнулись».
Одно дело, когда ты слышишь, а другое, когда видишь. Осознание того, что это неизбежно, приводит в большой шок. Я увидела черные, высохшие пальцы. Как угли. Там без вариантов…
Боролись за каждый миллиметр. Когда по стопам пошла гангрена… Я глазами видела, понимала, что стопа снаружи вроде как мягенькая, жизнь есть, все восстановится, а подошва некрозировалась. Уши были черные, нос, глаза вывалились, язык. То, что не пошли некрозы во внутренние органы, что возможно было…
Сначала убрали правую кисть. За левую боролись долго. Правую убрали после ног через несколько дней. За левую ладонь борются до сих пор. И, может, еще предстоит операция.
Об инсульте
— Я не знаю, почему он случился. Знаю, что пошел на улучшение в плане общего состояния. А что случился инсульт, Оксана заметила судороги…
Домнина: После операции, это было начало февраля, казалось, что легкие вроде восстанавливаются… А потом мы начали замечать, что он стал спокойный, сонливый, стал много спать. Резкого проявления не было. Это немного насторожило, но врачи его наблюдали. Потом на животе пошли судороги. Он лежал, а мышцы трясутся, один глаз начал закрываться чуть больше, чем второй. Врачи сразу сделали КТ, МРТ, одели шапочку. Они увидели микроинсульт в левой передней доле. Было принято решение ввести его опять в медикаментозную кому. Нужно было выключить его.
Он был в коме дней 5, но очень долго выходил, недели две. Непонимание, чем все закончится… Никто из врачей не мог сказать о последствиях. Да, говорили, что это не повлияет на двигательную активность, оно больше будет эмоциональное. На понимание последствий дается 2-3 месяца.
Человек, переживший сепсис, у него может выстрелить в течение года все, что угодно.
Костомаров: Есть ли побочки после инсульта? Нет. Глазик один только закрывается, будто спать хочет.
О рассказе детям
Домнина: Сначала я им не рассказывала. Я выплескивала все до приезда домой, там я делала вид, что все хорошо. Я не знала, как детям можно сказать, что вот так вот. Чтобы для них это не было шоком. Я спрашивала у врачей, психолога, друзей.
Все мне в один голос говорили: «Самое главное — говори с ними, как со взрослыми». Я взяла листок, начала рассказывать, рисовать. Сказала, что врачи вынуждены заменить его ручки и ножки на самые крутые и новые. Что папа у нас будет уникальным, Терминатором.
Сначала мы начали общение по телефону. Потом перешли на видеозвонки. Дочь очень переживала. Боялась увидеть то, что она не хочет видеть. Потом она сама в мае сказала: «Мам, я хочу поехать к папе».
О мыслях
— Были ли мысли: «Почему я»? Конечно… Это как осознание олимпийского золота. И осознание того, что ты сейчас видишь в кровати. Типа все страшное позади. Но ты видишь, что лежишь в кровати. Теперь я никогда не буду кататься. Не только кататься… Я сразу представил, как я буду жить в быту. Я думал, что на коньках уже все, моя шоу-карьера закончена. Я еще понимал, видел весь этот ужас… Как зубы чистить? Как умываться? Это было страшно.
Мне всегда было жалко людей, которые имеют такие травмы ужасные по тем или иным причинам. Мне всегда было больно и неприятно смотреть на то, как это выглядит. И когда я увидел себя в кровати в этом состоянии…
О новой жизни
— Я пока ни к чему не привык в бытовом плане.
Я могу поднять кружку, попить. Если все рядом стоит, силиконовые носки — достаточно проблематично. Если у тебя голая поверхность, которая цепляет, ты можешь сам раскатать носок… Но я все равно ограничен. Это меня больше всего напрягает, потому что я привык быть самостоятельным. А сейчас… увы. Без рук очень трудно. И смириться с этим очень трудно. Но нужно сохранять желание жить и стоять во весь рост.
Желание жить есть. Иногда оно немножечко сбивает тебя в сторону — и нет желания. Но рядом есть родные и близкие, которые поддерживают. И они говорят: «Мы так сильно тебя любим, мы рядом, мы пройдем этот путь вместе».
В первую очередь, спасают близкие, что есть дети, ради которых нужно жить. Если бы не было никого рядом, жить бы не хотелось, оставшись в таком состоянии. Особенно, когда ты не имеешь возможности ходить на протезах или желания ходить на них.
Я поездил на инвалидном кресле. Я не могу сам крутить колеса. Я лишился всего, что нужно для жизни. Нужно дальше идти, если есть возможность. Это меняет твою голову. Тебе нужно много поработать, потому что больница, комы выбивают полностью из колеи. У тебя могут появиться пролежни. Ты теряешь очень сильно в весе. Ты не можешь поднять голову с подушки, руку приподнять. Свою обрубленную ногу приподнять тоже очень трудно.
Но благодаря желанию идти, а не ездить в коляске. Ты знаешь, что дома тебя ждут дети. И я не хочу приехать домой на коляске, чтобы меня видели дети. Я сразу сказал, что поеду домой только на протезах. Не хочу, чтобы дети видели меня слабым.
Да, я инвалид. Но хочу прийти домой на ногах. Пусть даже через боль первые месяцы, сейчас, когда получил постоянные протезы. Нужно терпеть. Когда ты ходишь, чувствуешь себя человеком. У тебя есть ощущение, что ты нормальный человек. В это должны верить те люди, которые имеют те же проблемы, что и я.
О стоимости протезов
— Мне делали операцию, чтобы закрыть рану кожи, зашить, чтобы ты потом имел возможность пользоваться протезом.
Первое время было очень больно и неприятно. У тебя атрофируются мышцы после такого ты долго лежал. Когда я начал вставать, ходить, у меня ужасно заболели связки колен. Я не падал, сразу пошел, но просто мне было очень больно. Мозоль была. Я не жду, я хожу, не буду из‑за нее лежать. Я хочу ходить.
Болеть будет от 4 месяцев до года. В один день болит левая нога, в другой — правая. Сейчас могу уже целый день ходить, позаниматься 1,5 часа на них, покрутить велосипед. Бегать еще не могу: больновато.
На одной руке еще есть рана, которую будут оперировать, а потом закрывать. На правую есть протез, просто сейчас будут переделывать гильзу, которая будет держаться за счет локтя.
Рука стоит 2 миллиона. Это еще самое простое, российское производство. Иностранные — от 4 миллионов. Механические, которые на тросиках, они стоят гораздо дешевле, но почти ничего не делают. А это — бионика.
