В конце 2014 года русский спорт накрыла волна допинговых обвинений и расследований. Все началось с кино. Немецкий телеканал ARD запустил документальный цикл журналиста Хайо Зеппельта о серьезных проблемах в легкой атлетике. Если коротко: тренеры и врачи вовсю торгуют запрещенными препаратами, а «чистую» пробу легко организовать за деньги или по звонку сверху. Информацией с Зеппельтом поделились супруги Степановы: Юлия, бегунья, дисквалифицированная в 2013-м за отклонения в показаниях биопаспорта, и Виталий, бывший сотрудник российского антидопингового агентства (РУСАДА).
WADA и IAAF признали документальную ценность фильмов. Всероссийская федерация легкой атлетики заработала бессрочную дисквалификацию (продолжается до сих пор). Меньше чем через год без лицензии осталось и РУСАДА. Все руководство агентства отправилось в отставку. Тогда же был уволен шеф московской антидопинговой лаборатории Григорий Родченков — независимая комиссия WADA обвинила его в умышленном уничтожении более тысячи проб с целью сокрытия нарушений.
Родченков сначала публично возмущался, затем на некоторое время исчез из публичного пространства. Спустя полгода — весной 2016 — дал большое интервью The New York Times, в котором напомнил всем, что несколько лет отвечал за соблюдение антидопинговых правил, в том числе — во время сочинских Игр, и объяснил, как помог российским спортсменам выиграть Олимпиаду.
Все это Григорий Родченков рассказывал, находясь в США, куда сбежал, опасаясь за свою жизнь. Незадолго до его отъезда, в феврале 2016-го, с разницей в две недели скоропостижно скончались бывший (до конца 2010 года) председатель исполнительного совета РУСАДА Вячеслав Синев и бывший исполнительный директор организации Никита Камаев.
Еще до скандальных публикаций в The New York Times WADA предъявило России список требований для восстановления РУСАДА в правах. Масштабные перемены начались в конце 2016 года, когда в РУСАДА, под присмотром международных наблюдателей, начали собирать новую команду. Через два года Российское антидопинговое агентство восстановили в правах.
Одно из самых проблемных направлений в обновленном РУСАДА — образование — досталось Маргарите Пахноцкой. Теперь она заместитель генерального директора агентства. А параллельно возглавляет антидопинговую группу Совета Европы по работе с осведомителями.
Sport24 встретился с Маргаритой и узнал:
• почему на работу в РУСАДА не принимают бывших спортсменов и спортивных чиновников;
• что мешает русским спортсменам оформлять ТИ;
• чем могли бы помочь России Степановы;
• сколько дел о нарушении антидопинговых правил открыли в РУСАДА с начала года;
• как в Мордовии покрывают пожизненно дисквалифицированного тренера ходоков Виктора Чегина.
— Расскажите о себе до РУСАДА.
— Я из Тольятти. Мое первое образование — романо-германская филология и практика перевода. Училась в Тольяттинском госуниверситете. На последних курсах очень четко поняла, что просто переводчиком быть не хочу, хотя у меня неплохо получалось, были предложения от крупных международных компаний, в том числе — General Motors, Heinz, «Автоваз». Но переводчик почти всегда в тени, а я в таком положении чувствую себя не очень комфортно. Не стала себя обманывать и поступила в аспирантуру. В течение трех лет написала диссертацию, защитила ее и стала кандидатом наук. На тот момент именно ученая степень была моей главной мотивацией.
А потом случился саммит Россия-ЕС. Штаб открылся примерно за месяц до самого события. Сначала я курировала службу протокола, потом возглавила сам штаб. Конечно, волновалась, но именно тогда поняла, что моих компетенций гораздо больше, чем просто наука и образование. Тогда получила еще одно образование — управленческое в РАНХиГСе и возглавила Центр коммуникаций в ТГУ. Мы запустили несколько успешных проектов, в том числе международных. Но в 2015 моему мужу предложили работу в Москве. Я быстро поняла, что жизнь на два города — это иллюзия, что придется бросить все и переехать.
— Как вы попали в РУСАДА?
— Когда я только думала, переезжать или нет, московские знакомые были настроены очень решительно, сразу несколько человек говорили: «Только приезжай — найдем тебе такое место, что закачаешься». Я приехала, и все места сразу куда-то делись. Были, конечно, интересные предложения, но там надо было не просто работать, а буквально жить на работе, в режиме 24/7. В общем, сняла корону и сделала несколько резюме для сервиса HeadHunter. Одно — с опытом работы в образовательной сфере, второе — с опытом управления и еще одно, связанное с пиаром, коммуникациями и политтехнологиями. Решила, что не буду сильно суетиться. К тому же постоянно возникали какие-то временные проекты, в которые меня приглашали.
Один был тесно связан с медициной. И как-то меня пригласили на крупное совещание в Боткинскую больницу. Я ехала на машине, шел сильный ливень, и один товарищ врезался в меня задним ходом. Он скрылся с места аварии, потому что у него не было документов. А потом оказалось, что еще и страховка фальшивая. Из-за этого мне пришлось ехать в свою страховую. И вот, сидя в огромной очереди в очень скверном настроении, я решила обновить сайт HH. Открыла, а там объявление: начальник отделения образовательных программ РУСАДА. Посмотрела список требований и поняла, что идеально подхожу, пригодятся все мои компетенции. Это был 2016 год.
— Что вы знали про РУСАДА и допинг на тот момент?
— Подробно — ничего. Конечно, слышала фоном какие-то новости, но никогда не занималась спортом профессионально и никогда не работала ни в одной из структур, которые хоть как-то с ним связаны.
— Вас это не смутило?
— Нисколько. Мы как раз недавно с коллегами говорили на эту тему, после очередного выпада в нашу сторону по поводу того, что мы не берем на работу людей из спорта. Если хорошо подумать, это очень странные претензии. Следуя этой логике, в полицию должны брать урок, в наркоконтроль — барыг. Они же все понимают, будут работать на опыте. Мы ни капли не страдаем, что в руководстве нет людей, которые имеют что-то общее со спортивными структурами.
Кроме того, на работу меня принимали еще в то время, когда за всеми процессами в РУСАДА следили эксперты WADA. И у них не возникло ни одного вопроса. Зато мне часто припоминают, у кого я проходила собеседование.
— Вы пришли в РУСАДА в самый разгар допингового кризиса. Зачем вам это было нужно?
— Не знаю — у меня почему-то не было никаких сомнений, идти или нет. Серьезные задачи, благородные цели — для меня это очень важно. Помню, что даже про зарплату спросила не сразу, хотя этот вопрос имеет значение. Я же не на необитаемом острове живу, понимаю, что все стоит денег.
Мужу призналась не сразу, только когда позвонили и сказали, что могу выходить на работу. Не буду говорить, что он посмотрел осуждающе или скептически, но точно без особого восторга.
— Первое, с чем столкнулись, когда вышли на работу?
— Тотальное невежество. Казалось бы, чего проще: антидопинговых правил всего 10. А у людей до сих пор в сознании, что допинг — это когда ты съел какое-то колесо и быстрее побежал. Но это не так — там еще 9 правил. Кроме положительной субстанции, тот же запрещенный метод, работа с дисквалифицированным тренером, манипуляции с ADAMS — и далее по списку. Самое смешное, что люди — годами в спорте, должны знать все это наизусть, но нет.
Первое время я постоянно думала: что вообще происходит? Во всем искала подвох. У меня в целом немного конспирологическое мышление. Муж все время успокаивал: «Не ищи других объяснений тому, что можно объяснить банальной человеческой глупостью».
Отчасти я с ним согласна. Людей, которые реально ничего не знают и даже не стремятся узнать, много. Некоторые же до сих пор на мельдонии попадаются. Но и тех, кто все знает и сознательно идет на нарушения, тоже полно. Я не понимаю мотивацию этих людей, потому что это как купить фальшивую сумку или часы. Ведь он же знает, что нечестно эту медальку выиграл. В чем тогда смысл? В норме такая награда не может принести никакого удовольствия.
— Зато точно принесет финансовое благополучие. У нас же система устроена так: будет результат — будут деньги. Не надо думать о спонсорах, например, если ты спортсмен высокого уровня, все необходимое даст государство.
— Есть такой момент, да. У нас спортсмены в принципе очень инфантильные. Привыкли, что за них все решают. При этом профессиональный спорт — это самый быстрый социальный лифт, который иногда даже не предполагает наличие высшего образования.
Но далеко не все упирается в деньги. Когда-то видела интервью Тарпищева у Познера. И он высказал мысль, которую я полностью разделяю: «Проблема допинга — это проблема культуры». Антидопинговая система будет эффективно работать только тогда, когда изменится культура в целом.
— С культурой как раз тоже большие проблемы. Человек дисквалифицирован за употребление запрещенных веществ, а его назначают ответственным за военно-патриотическое воспитание молодежи, например. И таких историй полно.
— Или приглашают в качестве эксперта на телевидение. Это меня просто обескураживает. Стоит человек, что-то очень серьезно говорит, а я захожу в интернет и вижу, что в таком-то году он был дисквалифицирован за ЭПО и сейчас тоже отбывает очередное наказание. Так и хочется крикнуть: «Может, уже придем в себя?!» Не надо искать никаких врагов, потому что главный враг почти всегда отражается в зеркале. Люди занимают места, получают должности. Говорят: «Мы патриоты, мы гордимся своей страной». А мне все время хочется спросить: «Как же ты ей гордишься, если ты ее позоришь?»
Но есть и позитивные моменты. Буквально через несколько месяцев после того, как я вышла на работу, мы решили провести социологическое исследование, по типу тех, которые проводит WADA, только адаптировали под нашу действительность. Один из вопросов звучал так: если спортсмена поймали на допинге и полностью доказали его вину, кто он по вашему мнению? И варианты ответов: а — мошенник, b — жертва обстоятельств, c — дурак, d — другое.
Опрос проводили среди спортсменов разного уровня. Были и парни, и девушки. Всего — около 2000 человек. В итоге больше половины — то ли 64%, то ли 68%, сейчас уже точно не вспомню — написали «мошенник». Напомню, это было в 2017 году. И мне это радостно.
Подумала тогда, что не надо впадать из крайности в крайность. У нас такое тоже есть — либо тотальное уничтожение, либо все в белом и с крыльями за спиной, а кругом — враги. Мир намного разнообразнее. И даже тех, кто написал «жертва», я не могу сильно осуждать.
У нас полно бедных регионов, в которых нет промышленности, нет ничего, но есть спортивная школа или интернат. И вот именно туда часто попадают дети, у которых родители — алкоголики, например. Понятно, для них тренер — и отец, и мать, и вообще главный авторитет. А этот тренер начал работать еще в какие-нибудь 70-е, когда антидопинговый контроль был на очень низком уровне, в том числе и в международных федерациях. Он все живет в своем 72-м году и не стесняется использовать методы, которые были актуальны тогда.
И еще один очень важный момент: Россия далеко не главный нарушитель. Все движутся со скоростью потока. Просто у нас проблема замалчивалась десятилетиями. А теперь ее постепенно придают огласке. У Виктора Драгунского есть хорошая книжка «Денискины рассказы». Там первая история про кашу, называется «Все тайное становится явным». Очень правильные слова. Про них никогда не надо забывать.
— Все окончательно прояснится, когда перепроверят пробы из московской лаборатории?
— На самом деле, эти перепроверенные образцы даже могут сыграть нам на руку. Хотя бы в качестве наглядного примера: что бывает, когда нарушаешь антидопинговые правила. В этом смысле они часть превентивной политики.
Не думаю, что будет еще одна публичная порка, даже если обнаружатся (а они, скорее всего, обнаружатся) какие-то новые факты. Теперь речь идет исключительно об индивидуальной ответственности.
***
— Наши спортсмены достаточно часто попадаются на препаратах, на которые можно оформить разрешение на ТИ. Но почему-то это делают единицы, а остальные обвиняют условных американцев в том, что те используют тяжелые лекарства и сочиняют диагнозы под них.
— Как у нас говорят — ежики плакали, кололись, но продолжали лезть на кактус. Здесь я вижу несколько причин. Первая — все то же невежество. Вторая — вечный русский авось: а вдруг не поймают. Потом ловят — и начинается: «А вот у них…»
Я даже запомнила программу «Время» перед Пхенчханом-2018. Максимально драматичная музыка, какой-то сюжет про Олимпиаду и рассказ про норвежских лыжников, во время которого специальным таким голосом говорят: «Норвежская сборная везет с собой шесть тысяч доз сальбутомола». И страшная пауза. Я не врач, позвонила нашим ребятам, которые занимаются оформлением ТИ, и спросила, сколько это. Они сразу сказали, что, во-первых, это очень-очень мало, хватит только для неотложной помощи и, во-вторых, наши везут раз в пять больше — и это тоже разрешенные объемы, совершенно легальные. Но этого никто не объясняет, главное — сказать, что норвежская сборная везет с собой.
Третья причина — в разнице медицинских диагнозов и в способе лечения этих болезней. У нас, например, не ставят диагноз «синдром дефицита внимания». Но это не значит, что нет такой болезни. К сожалению, я пока не знаю, что предложить мировому сообществу, чтобы это все синхронизировать, прежде всего, в части диагнозов, а затем уже и в способах лечения. Это реальная проблема.
— Но в целом в процедуре получения ТИ нет ничего сверхъестественного?
— Нет, конечно. Она очень легко и доступно описана. Но нужны документы, которые подтверждают, что ты реально болеешь. При этом спортсмен должен доказать, что польза от приема лекарств для его спортивной карьеры несопоставимо меньше, чем вред его здоровью и жизни, если бы он его не употреблял.
— А еще очень многое зависит от компетентности врачей, к которым обращаются спортсмены. Знаю, что здесь тоже есть определенные сложности.
— Мы проводим большую работу с врачами, с ФМБА. Возможно, не так тесно, как хотелось бы. И там пока не всегда готовы идти навстречу. Но им тоже рано или поздно придется менять свое сознание.
Все врачи в сборных и федерациях — оттуда. Только очень богатые федерации могут позволить себе сторонних специалистов. Надо поднимать свой уровень компетенции и даже для ТИ или терапии какого-то заболевания выписывать те лекарства, которые, с одной стороны, реально помогут, а с другой — не вызовут вопросов у международного сообщества.
Мы проанализировали, на какие препараты делают запросы наши спортсмены. Сравнили запросы по видам спорта в других странах и выяснили, что там похожие препараты запрашивали и применяли еще 10 лет назад. О многом говорит, правда?
***
— Вы возглавили антидопинговую группу Совета Европы по работе с осведомителями. Расскажите про это.
— На мой взгляд, Совет Европы, в частности, Департамент спортивных конвенций — очень эффективная площадка для обсуждения актуальных для многих стран вопросов в части антидопинга. Причем как для правительств, так и для национальных антидопинговых агентств. Там есть несколько групп, которые функционируют на постоянной основе, в рамках поддержки Антидопинговой конвенции, подписантом которой являются большинство стран Европы, в том числе и Россия.
Если говорить про мировой антидопинг, до создания WADA и на начальном этапе его функционирования главной задачей было протестировать и наказать нарушителей. Спустя какое-то время стало понятно, что количество тестов увеличивается, а количество нарушений при этом не уменьшается. Тогда решили, что нужно уделить больше внимания превентивной кампании. А это — образование, пропаганда (не люблю это слово, но здесь оно уместно) и расследования.
Когда ты протестировал и наказал — это один спортсмен и, может быть, еще кто-то из его окружения, а если ты провел полноценное расследование, вычислил всю схему, на выходе будут совершенно другие показатели. И здесь важную роль играют так называемые осведомители. Анонимные или не всегда анонимные, но не слишком публичные. Среди них есть разные люди: спортсмены, тренеры, журналисты и даже родители молодых спортсменов.
В какой-то момент я поняла, что практически ни в одной стране мира нет закона, регулирующего взаимоотношения с информаторами и обеспечивающего им защиту. Есть законы о защите свидетелей. Но свидетель и осведомитель — это совершенно разные понятия. Один готов выступать в суде, другой — нет.
В общем, оформила все свои мысли и отправила в Совет Европы. Где-то год я над этим работала. А в мае узнала, что создается новая структура, а я назначена ее председателем. Я не воспринимаю эту победу как свою личную — мне важно, что мне доверили такую должность именно как представителю РУСАДА, значит, фактически признали, что мы вышли из кризиса.
— Кто еще входит в группу?
— Эксперты из Великобритании, Германии, Франции, Азербайджана, Молдовы и Норвегии. Кроме того, представители МОК, WADA и несколько федераций: IBU, IAAF (подразделение Athletic Integrity Unit) и UEFA. Есть поддержка генерального секретаря группы по борьбе с коррупцией (ГРЕКО).
— А нет риска, что институт информаторов будут использовать для устранения конкурентов?
— Есть. Знаю случаи, когда не просто оговаривали, а подбрасывали запрещенные вещества и потом сообщали «куда надо». Но мы же не работаем по команде «фас». Есть отдел расследований, который тщательно проверяет и анализирует все факты.
Осведомители вообще очень чувствительная тема. Она может быть обернута в такую бумажку, которая сделает ее ничтожной, даже мерзкой.
— В сознании большинства осведомители — это банальные стукачи. С этим представлением можно как-то бороться?
— Несколько лет назад мне попалось интервью молодого бизнесмена, который рассказывал, что потерял друга из-за передоза, только потому что знал о проблеме, но никому не рассказал. Допинг, на самом деле, может быть не менее опасным для здоровья. Эту мысль нужно вкладывать в головы молодежи.
И потом: мы постоянно обсуждаем права спортсменов, которые попались, тщательно следим, чтобы их не нарушали во время дисциплинарных трибуналов. Но почему-то совершенно забываем о правах спортсменов, которые не получили шанса выйти в следующий этап соревнований, ребятах, у которых не было шанса победить, потому что кто-то съел волшебную таблетку.
— Степановы и Родченков — тоже осведомители.
— Я не знаю их лично. И не могу выстроить точную хронологию и мотивацию, но, думаю, что в те годы, когда они заговорили, здесь их просто никто не слушал. И вот — института осведомителей нет, но есть Степановы и Родченков, которым очень хочется что-то рассказать. Какой мы имеем результат? Отмываемся от грязи который год подряд. Так всегда. Лучше изучить какое-то сложное направление и своевременно подготовиться организационно и юридически, чем потом догонять ушедший поезд.
***
— Легкая атлетика, с которой когда-то началась вся история, остается самой проблемной федерацией?
— Да. Кроме того, после расследования Reuters про отстраненных из-за допинга тренеров, IAAF решила добавить несколько пунктов в дорожную карту по восстановлению Российской федерации.
Мы параллельно вели несколько человек из этой публикации. Доходило до смешного: люди прямо-таки проявляли чудеса маскировки, прятались за темными очками, бороды отращивали.
А если серьезно, мне искренне жаль честных спортсменов, которые теперь должны дважды доказывать, что они не верблюды. Чтобы получить нейтральный статус, а вместе с ним право на участие в международных соревнованиях, нужно иметь безупречную репутацию на всех уровнях. Единственное, что очень раздражает, когда некоторые представители начинают изображать жертву, кричат на каждом углу, что им отказали без всяких на то причин. Причины есть всегда. Если даже человек не был уличен непосредственно в употреблении, значит, нашлись какие-то косвенные признаки.
У нас есть Маша Ласицкене — вот у нее почему-то ни с системой ADAMS нет проблем, хотя летает много и на разные континенты, ни с какими-то другими показателями. И к человеку нет вопросов. Живет она в нашей стране, тренируется — тоже и образование здесь получала, но справляется, несмотря ни на что. Правда, таких, как Ласицкене, к сожалению, мало — процентов десять, а других — много.
— Судя по последним новостям, самые проблемные регионы — Чувашия и Мордовия?
— Да, страна чудес в чистом виде. Особенно Мордовия. Я была в Саранске. Там все очень привержены Чегину. В каком-то смысле даже зомбированы. Готовы душу дьяволу продать, но не сдадут его никогда. Помню, на встрече сидели совсем молодые ребята, некоторым еще и 20 не было, у них стеклянные глаза, и они как мантру повторяют: «У нас нет допинга. Наш допинг — это мордовская картошка». Это страшно. На самом деле страшно.
— Угрозы к вам тоже из Мордовии поступали?
— Это и смех, и слезы, да. Хотя ситуация очень простая. Все спортсмены, которые находятся в пуле тестирования, должны заполнять систему ADAMS. Там необходимо указать точный адрес, где будет находиться спортсмен в определенное время (одночасовое окно), с указанием номера квартиры или гостиничного номера.
В Саранске есть центр Чегина, но он сейчас как-то по-другому называется, и все указывают его адрес, мотивируя это тем, что не доверяют инспекторам — вдруг ограбят или еще что-то. Они имеют на это право. При этом главное правило международного стандарта — это тестирование без предварительного уведомления. Инспектор должен самостоятельно найти и уведомить спортсмена, что он выбран для допинг-тестирования. И дальше не спускать с него глаз до туалета и в туалете — тоже.
В Мордовии никогда не указывали конкретный номер комнаты — только общий адрес. Наши люди туда приезжают, их встречают наглые охранники, изображающие тотальное непонимание и администраторы, которые тянут время, чтобы кто-нибудь из сотрудников успел предупредить всех спортсменов, что РУСАДА в здании. Человек как минимум может сходить в туалет. И результаты анализов будет уже совершенно другими. У мужчин вообще есть более экстравагантные махинации — за пять минут очень много что можно сделать.
Мы неоднократно писали их координатору, объясняли, что правила одинаковы для всего мира. Адрес и номер комнаты — это обязательно. Если номер комнаты не стоит, мы ставим флажок. За непредоставление информации. На все наши замечания был один аргумент: спортсмены по этому адресу не проживают, а просто приходят на тренировки или на массаж.
Я предложила компромисс. Если никто не готов указать домашний адрес, пусть на один час, указанный в системе выходят в общий холл и ждут. Тогда флажка не будет. Если инспектор приедет, а в холле никого нет — флажок. Ответил лично их министр спорта Киреев.
Позвонил на рабочий телефон, который записывается, и говорит: «Что это ты у нас такая дерзкая? Вообще адекватно себя оцениваешь? Может, напомнить, как закончили предыдущие руководители РУСАДА?»
А у меня в кабинете люди, в том числе эксперт WADA и наш начальник отдела расследований. Через пару дней у нас была встреча в Министерстве спорта. Юрий (Юрий Ганус, глава РУСАДА. — Sport24) очень строго с ним поговорил. И Киреев в итоге извинился.
Меня многие спрашивают, почему я не пошла в прокуратуру. Просто не воспринимала и не воспринимаю этого человека серьезно. Запись этого разговора мы, конечно, сохранили. Свои слова я всегда могу подтвердить. И вообще я не говорю того, в чем не уверена.
— Еще один сомнительный кейс из легкой атлетики — дело прыгуна в высоту Лысенко, который пропустил три допинг-теста. По нему есть какая-то ясность?
— Это дело рассматривает международная федерация. И ведь опять все упирается в местоположение. Что скрывается за тем, что человек вводит некорректные данные, я не знаю. И не хочу гадать. Хочу просто дождаться официальных результатов. Опять же, возвращаясь к детской каше: тайное всегда становится явным. В этом случае, думаю, все прояснится к осени.
— А сколько дел с начала года открыло РУСАДА?
— 151 одно дело. Но мы не гонимся за цифрами. У нас нет показателей эффективности, которые зависят от количества нарушений. Просто отдел расследований вычислил сразу несколько серьезных схем.
Подписывайтесь на канал Sport24 в Яндекс.Дзене
