Гостем редакции Sport24 стал серебряный призер Олимпийских игр в Пхенчхане Никита Трегубов. Скелетонист вспомнил о скандале, который раздули вокруг его фигуры на Олимпиаде, рассказал о реальных отношениях с иностранцами, уходе из футбола, недавней свадьбе. И он детально описал момент, когда понял, что у него будет олимпийская медаль Пхенчхана, а великий Мартинс Дукурс останется без нее.
— В Пхенчхане вы послали американских и канадских журналистов по известному адресу, хотя и не собирались этого делать — устали, было холодно. Расскажите в двух словах, что было.
— Ну да. Стало легче на душе после того, как медаль завоевал — значит, все нормально. А так — просто сама ситуация была такая непонятная: и холодно, и тренировки. Я, в принципе, не люблю, когда на тренировки лезут. А на Олимпиаде это обязательное занятие — после заезда ты обязан пройти пресс-зону. Хочется быстрее какие-то ошибки разобрать или одеться хотя бы. А тебя гонят в эту зону. А там дубак, ты в одном комбинезоне. А журналисты все спрашивают: «Как там с вами общаются?» Ну какая там уже разница? Все так же, в принципе: кто никогда не общался — тот и не общается, кто всегда общался — тот общается, у них не меняется отношение ко всем нам, русским спортсменам.
— Это мы сейчас про канадских и американских спортсменов говорим?
— Нет, не канадских. Канадцы как раз нормально общались. Британцы и американцы. И вот меня начали мучить этими вопросами: «Кто с вами общается — не общается, здоровается — не здоровается». Это настолько заезженные вопросы, а еще холодно. Я говорю: «Мне вообще, в принципе, без разницы, кто со мной здоровается. Не здороваешься — твое дело». Еще мне что-то сказали, я не помню, там много журналистов стояло, не с каждым по очереди разговариваешь, а со всеми вместе. Я говорю: «Да пошли они». И ушел. Вот и все. Из этого развели все так! Возвращаюсь к себе в Олимпийскую деревню, а у меня телефон разрывается, пресса там, Первый канал. Думаю, что произошло? Захожу на какой-то спортивный сайт, даже не помню какой, а там первая новость «Да пошли они».
— В Пхенчхане было адски холодно и дико влажно. Как в такой ситуации еще можно что-то делать?
— Ну как, одеваешься. Еще проблема была: ладно холодно, на каждый холод любая одежда найдется, но ведь у нас экипировка. А она, в принципе, не теплая была, не для таких условий. Для Сочи, возможно, она бы и пошла, а в Корее было холодно еще и из-за экипировки. Но я знал, что будет холодно, и набрал с собой еще другой своей одежды, более-менее теплой. В принципе, я не мерз. Но после заезда ты хочешь не хочешь будешь мерзнуть, пока не оденешься.
— Вы же из Красноярска.
— Да. Но сейчас в Москве холоднее, чем в Красноярске.
— Все сибиряки говорят, что -30° С в Сибири переносится в сто раз проще, чем -10° С в Москве. Это правда?
— Ну, смотря где. У нас в Красноярске Енисей не замерзает из-за ГЭС, у нас тоже влажность высокая. Нормально переносим. Холодно, бывает, но сказать, что прямо колоссальная разница, невозможно. Я в Москве хожу в том же, в чем и дома. Бывает, неделька-две — запредельные морозы. Снег — раз на раз не приходится. Бывает, в мае снег выпадет, а в октябре, как сейчас, 17-18° С.
— Вы закончили кадетский корпус. Где кадетский корпус, а где скелетон?
— Там было очень тяжело заниматься спортом. Легко заниматься тем видом спорта, который у тебя прямо в корпусе находится: самбо какое-нибудь. Ну, такие секции, они же везде есть, то, что там, — это легко, ты спокойно занимаешься, а мне-то надо уходить. Я пришел в корпус как спортсмен, часть футбольной команды. Нас, футболистов, собрали со всего города, чтобы сделать типа интерната: мы все живем и понимаем друг друга даже без слов — «идеальные» условия. Это все развалилось через полгода, народ начал не выдерживать.
Мы думали: «Придем, там делай что хочешь, как в школе, просто живи тут, и все». А на деле-то там и командиры, и то, и се, и строевая, и снег убирай — все жестко на самом деле. И вот половина не выдержала, сразу ушли. Команда не совсем распалась — кто-то ушел, мы так же продолжали ездить. А потом да, 2-3 года, и она распалась. И я примерно год профессионально спортом не занимался — ну так, для себя занимался чем-нибудь, либо где-нибудь играл во дворе в футбол. И отец мне предложил: «Сходи, попробуй, бобслеем займись. Я знаю, что у нас школа хорошая». У нас действительно большая хорошая школа. Ну, я пришел, мне 15 лет, бобслеем еще нельзя заниматься, только с 18. «Иди в скелетон».
— А хоккей с мячом?
— Тоже хорошо, но в 15 лет уже поздно. Еще можно было регби.
— На скелетон страшно смотреть. Особенно, когда камеру GoPro ставят — это просто страшно. Как это вообще?
— Ну, смотреть страшнее, чем самому ехать. Если бы сейчас был какой-то страх у меня или у моих товарищей, ничего бы такого и подавно бы не было. В принципе, ко всему привыкаешь. Просто надо начать в возрасте 13-15 лет, когда ты еще бесстрашный, когда готов на все. Это в 20-22 сложно начинать, когда у тебя появляются другие страхи, когда ты представляешь, что ты можешь что-то потерять либо тебя могут потерять. А в 15 лет ты бесстрашный, просто катаешься. Но кто-то сразу отказывается, говорит: «Нет, я не буду, это вообще не мое, мне страшно, я боюсь». Кто-то продолжает кататься.
— Какие были первые ощущения, когда съехали вниз?
— Ну, по телевизору показывают, что мы едем и ровно лежим. А там, в первый раз, у тебя ноги на льду, голова поднята, ты все высматриваешь, смотришь, а это — самое первое, что нельзя. В основном изначально тебя учат не рулить, а чтобы ты лежал. Потому что это основа. Голову не поднимать, держать ноги вместе и быть просто расслабленным. Если будешь от страха напрягаться, скелетон будет неуправляемый.
Примерно первую неделю ты пробуешь быть в этом русле, по чуть-чуть что-то понимая, как это рулится. Мне было интересно, адреналин. Не сказать, что вот, «мне все это безумно нравится, я готов до конца жизни кататься». Сначала привыкаешь ко всему. Наверное, получаешь удовольствие только где-то через год, когда ты научился управлять, знаешь все тонкости. Тогда ты получаешь удовольствие от езды. А первый год ты бьешься о борта, набиваешь синяки, у меня рука в одном месте была в два раза больше. Раньше же еще ручки находились сбоку, это сейчас мы лежим иначе, у нас руки спрятаны, только плечи открыты. А раньше всем телом бился. А я еще сам такой массивный. Если смотреть на скелетонистов, то я один из самых больших, еще есть большой канадец.
— Третьяков ведь тоже не маленький.
— Да нет, он на 10 кг меньше меня. Он и пониже меня, и с виду поменьше выглядит.
— Вес играет роль?
— Вот непонятно. По идее — да, но ведь выигрывают люди и совсем легкие. Если сделать идеальные условия: две одинаковые пары коньков, два одинаковых скелетона, одинаковый старт, одинаковую езду, то тогда, может быть, разница будет. Но кто-то там ошибся, кто-то — тут, у кого-то коньки чуть лучше, чуть хуже, кто-то пробежал чуть быстрее, чуть хуже. Понятно, что если разница 20-25 кг — это да, у тебя и право на ошибку есть. Но до 10 кг, думаю, терпимо.
— Когда стало ясно, что скелетон — это сама жизнь, то, чем ты будешь заниматься в дальнейшем профессионально?
— Наверное, это был год 2012-й, когда в первый раз занял призовое место именно на международном старте. Я стал вторым на Кубке Европы. Первый раз приехал на трассу, и не то чтобы я не ожидал, в такое вообще сложно верится. Тогда я уже получал удовольствие от катания, я уже понимал, что вот сейчас я проехал хорошо, не ошибся. Понятно, что по телевизору может казаться, что все одинаково едут, лишь профессионалы заметят. Кто-то не осознает, говорит: «Да я проехал идеально», а времени нет. Такого не бывает.
— Что такое ошибка в скелетоне, бобслее, в санях?
— Ошибки могут быть еще на старте, это каждый увидит — ты можешь упасть, поскользнуться, споткнуться. А по трассе, ну, например: какой-нибудь вираж, где-то внизу трассы, в середине, когда скорость хорошая, и тебе надо попасть в него пораньше, чтобы не взлететь высоко. А ты попадаешь попозже. И все — ошибка. Вместо того чтобы одной дугой проехать, ты сделаешь две дуги, и выход у тебя не такой будет, слетишь, спрыгнешь, ударишься. Либо на прямой переработал, юзом поехал, это сразу максимальная потеря.
— А ты понимаешь по ходу, сколько ты проигрываешь, если проигрываешь?
— Нет. Ты понимаешь, когда хорошо едешь. Ты успеваешь обо всем думать, анализировать свои ошибки, примерно понимаешь, на какой результат едешь.
— Сколько вас разделяло с Мартинсом Дукурсом перед последней попыткой?
— 0,03 секунды.
— Это же невозможно понять, выигрываешь ты или проигрываешь.
— Да. Но я понял. Когда три лидера стоят и смотрят, я стоял с его братом, и смотрел заезд Мартина по телевизору. Он ошибся уже на четвертом вираже, а это почти самое начало трассы. И его брат сказал: «Все, он тебе проиграет». На четвертом вираже! А ехать еще 12-13 виражей. Нереально было отыграть, тем более еще он проиграл на том месте, когда ты в гору едешь. Если ты ошибаешься, когда ты едешь в гору, это максимальная потеря времени. Если ты едешь вниз, то еще можно один раз, где-то как-то. Но когда в гору — все, никак.
— Получается, что здесь, как и во всех зимних видах, все решается на подъемах?
— Не совсем так. Просто нельзя ошибаться при подъеме. Можно ошибиться где-то в другом месте, но на подъеме — ни в коем случае.
— Корейская трасса была сложной?
— Она легкая, безопасная, но пара моментов есть таких. Причем самое интересное: эту пару моментов ты отработаешь, и все, дальше максимально расслабленно едешь. А Мартинс как раз ошибся там, где уже, в принципе, не ошибаешься. Он вышел с виража попозже и в следующий вираж зашел, цепанул борт. А там еще так: когда ты едешь в гору, у тебя сливается чуть-чуть лед, и непонятно, возьмешь ты борт или нет. Вот он, наверное, ехал и думал, что все нормально, а в самом конце цепанул, и все.
— Получается, что четвертый заезд — самый сложный, потому что стартуешь одним из последних, если идешь в лидерах? Психологически сложнее?
— Да не сказать. Наверное, первый — тоже сложный, третий, четвертый — тоже сложные. Самый легкий, наверное, второй, когда ты первый заезд проехал и уже знаешь: либо ты борешься, либо не борешься. А третий, четвертый — это уже следующий день, кто-то, может, что-то поменял, что-то улучшил.
— Что можно поменять?
— Можно коньки поменять.
— Смена коньков — это смена чего?
— Всего. Коньки есть острые, есть тупые. На тупых у тебя есть право ошибиться, но на них ехать сложнее. Есть трасса в Уистлере, Канада. Она очень сложная, там, в принципе, на тупых коньках не проедешь, потому что надо, чтобы тебя держало. Трасса очень скоростная, резкая. А есть трасса в Иглсе, Австрия, или в Винтерберге, Германия. Они — пологие, можно ехать, расслабляться. Там можно ехать на тупых.
— На какой скорости можно расслабляться?
— Где-то 120 км/ч. А в Уистлере 144-145 км/ч, там не расслабишься. Еще коньки надеваются по температуре. Если на улице минусовая температура, лед жесткий, в плюсовую — мягкий. Тут не надо острые, наденешь острые — будешь сильно врезаться в лед и сам себя останавливать. Можешь проехать идеально хорошо, но времени не будет.
Также и в Корее: первый день у нас была более-менее нормальная температура, а второй день — холодная. В холод на тупых сложно ехать, потому что лед жесткий, вообще цепляться не будешь, управлять невозможно. Нюансов очень много.
— В Корее ведь особо и спросить-то не у кого было.
— Были бобслейные тренеры, которые нас снимали, занимались всякими организационными вопросами. А я смотрел видео. Если у меня были какие-то вопросы, я отправлял видео своим тренерам, которые были в России в этот момент, и спрашивал, что не получается.
— Была ли в твоей жизни возможность заняться чем-то еще, кроме скелетона?
— Я же футболом занимался долго.
— Это до скелетона. Я имею в виду после футбола, в футбол же все играли до определенного момента.
— Я занимался футболом профессионально, я за ФК «Енисей» играл. Не в основной команде, в юниорской или в юношеской, я не помню. Мы много по соревнованиям ездили. В ближайшие города, в Сочи два раза ездили, в Москву. Мы много занимались, у нас даже экипировка была, нам было по 12-13 лет, а уже все было нормально. А после футбола — нет, я ничего не планировал.
— Родители поощряли такое плотное занятие спортом?
— Меня отдали заниматься спортом, наверное, не для того, чтобы я стал профессиональным спортсменом, а чтобы это больше было для здоровья, общения. А потом уже мне это нравилось. Отец у меня много физической культурой занимался, у нас в Красноярске заповедник «Столбы» есть, в котором все гуляют, он постоянно туда ходил, в пещерах лазил. Он увлекался спортом, дома по телевизору постоянно шел спортивный канал. Не сказать, что он думал, что я буду профессионалом. Главное было, чтобы я не сидел дома, в компьютер не играл, где-то балду не пинал. Про учебу меня до сих пор спрашивают. Не говоря о том, что 5 лет назад было: «Сейчас не поедешь на сборы, будешь учиться». Конечно, это так было, чтобы просто запугать. Но так всегда было: главное — учеба.
— Как учились?
— Да нормально, хорошо.
— Женат же? Супруга занимается спортом
— Да, месяц назад. Она занималась скелетоном раньше, она тоже с детства в спорте, мы и познакомились в скелетоне. Только она из легкой атлетики перешла в скелетон, а я из футбола. Но закончила заниматься 2 года назад, мы так решили, потому что спорт — это да, наш вид спорта, ты и удариться можешь, и упасть. Не сказать, что он сильно для девочек. Тебя и трясет постоянно, и голову, у девочек и так голова болит чаще. Так что теперь он работает, занимается делами и переживает за мужа.
— Ездит на какие-то крупные соревнования, берете ее с собой поболеть?
— Она в основном в Сочи, по России ездит. У нас нет таких городов, куда стоит приехать, чтобы где-то погулять и посмотреть. В принципе, она везде уже была, смысла ехать в ту же деревню нет.
— Главная цель — Олимпийские игры в Пекине?
— Да, этот сезон — восстановительный.
— На Кубок мира задача стоит?
— Я всегда еду побеждать. Но в Кубке мира основная задача — набрать очки. И когда ты наберешь какое-то количество очков, такой стартовый номер и будет у тебя на ЧМ, что может сыграть большую роль. К примеру, ты идешь третьим в общем зачете. И ты выбираешь третий стартовый номер. А на ЧМ так же, как и на этапах КМ, может пойти снег, пойти дождь, и чем раньше ты будешь стартовать, тем лучше.
— На сегодняшний день есть какие-то проблемы с подготовкой?
— Стало чуть сложнее. У нас же были иностранные тренеры. Бывший наш тренер Вилли Шнайдер делает технику сам, у него свой завод, это и скелетоны, и коньки. То есть у нас всегда все было. Он работал с нами, у него и интерес был нам все дать, даже если у него не так много всего. А сейчас он ушел в Китай. Так что сейчас трудность — это покупка техники.
— Сейчас вторая подряд Олимпиада будет в Азии. В чем беда: тогда корейцам и сейчас китайцам же ничего не надо, они будут готовиться к Пекину. И только в последний год они вдруг выпустят своих мастеров скелетона. Тяжело с неизвестными соперниками иметь дело, как в Корее?
— Нет, ну корейца все знали. Это не тот случай, когда он раз выстрелил — и все, он действительно шел и с каждым годом улучшал свои показатели и в старте, и в езде, он более-менее стабильный спортсмен. Само собой, он очень хорошо знал трассу, но он реально сильный спортсмен. Вот третий спортсмен, который стал за мной, британец Парсонс, он, в принципе, нигде и никогда ничего не занимал. За всю карьеру где-то на КМ он один раз залез в призы, да и то в сезоне после Олимпиады. И когда он стал третьим, это была сенсация. Про меня все знали, что я буду бороться, однозначно. А на Парсонса вообще, в принципе, никто не ставил.
— Кубок мира — коммерчески выгодное соревнование?
— У нас скелетон существует за счет государства, коммерческих стартов нет вообще.
— И это плохо.
— Это плохо для нас.
— Как часто бываете дома?
— Очень редко. За год, наверное, в сумме месяца три. Сейчас вот я один летний сбор пропустил, но летний — можно, я же не подготовку пропустил. Дома также сам тренировался.