24 мая 2018, Четверг, 17:02

«В Сочи нам говорили: ребята, у вас тут нет шансов». Главный хейтер российского спорта объяснил все

Комментарии

Главный тренер сборной Латвии по скелетону Дайнис Дукурс дал большое интервью Sport24 – об отношении к России и допинге.

Город Сигулда находится в 50 км от Риги. Здесь расположена знаменитая санно-бобслейная трасса — до недавнего времени единственная в Восточной Европе. Ей руководит Дайнис Дукурс — старший тренер сборной Латвии по скелетону и отец Мартинса и Томаса Дукурсов.

На Олимпиаде в Сочи Мартинс стал вторым после Александра Третьякова, Томас — четвертым. После публикации доклада Ричарда Макларена и последовавшего за ним разбирательства медаль Третьякова несколько раз переходила из рук в руки, а Дукурсы стали яростными критиками всего, что происходит в российском спорте. Во всяком случае, до Олимпиады в Пхенчхане, где россиянин Никита Трегубов завоевал серебро, а Мартинс Дукурс остался без медали.

Ярослав Кулемин встретился в Сигулде с Дайнисом Дукурсом, чтобы подробно расспросить его об отношении к России, Олимпиадах в Сочи и Пхенчхане и допинге.

***

Мы беседуем на самом верхнем этаже в кабинете Дайниса. Из окон открывается фантастический вид на трассу. Вдалеке видно даже Ригу. Но наш разговор — об отношениях с еще более далеким соседом. Позже, на смотровой площадке, Дайнис скажет, что очень хочет приехать на Байкал и вообще в Россию, но что-то его останавливает.

— Вы говорили, что на базе в Сигулде тренируются спортсмены больше чем из 20 стран. Из России тоже есть?
— Да. В феврале, накануне чемпионата России в Сочи, здесь тренировалась команда Иркутской области по бобслею. А около Нового года, перед чемпионатом Европы, была российская команда саночников. Кто хочет, с удовольствием приезжает и тренируется. В санях вообще никаких изменений — там четкая система и умные люди. Осенью у нас были их контрольные соревнования. Мы относимся друг к другу с уважением.

Когда в Сочи еще не была построена трасса, здесь проводились чемпионаты и Кубки России, юниорские соревнования и спартакиады. Очень хорошие отношения у нас сохранялись до прихода в бобслейную федерацию сначала Беджамова, а потом Зубкова.

— Как вы поняли, что что-то изменилось?
— Наверное, вы знаете, что Беджамов сделал со своим банком — все эти приключения с пропажей денег и бегством... В спорте он тоже был не очень добросовестный. Этот человек был готов покупать результат. Когда он пришел, с его стороны даже поступало такое предложение — скажите, что надо, и я все решу. Для меня это было неприемлемо. Может быть, это повлияло, но каждый из нас пошел своей дорогой.

— Что он имел в виду, говоря, что все решит?
— Технические вопросы. Так как я разбираюсь в технике, он спросил, что было бы интересно латышской и российской стороне — а он продвинет это через международную федерацию. Но потом он стал продвигать российские интересы. Наверное, мы не знаем всего, что происходило в Сочи. Но пройдет время — узнаем и это.

Я думаю, Беджамов испортил мышление в федерации бобслея и скелетона России. Люди там стали совсем другими — зажатыми. Наверное, у них появилась задача стучать друг на друга.

— О каких людях вы говорите?
— Тренерах, спортсменах. Плюс, там нет ясных критериев отбора, я вижу эту кухню: как все внутри варится, мутится. Отстегнуть кому-то, паспорт припрятать... Я же был с ними в контакте до проблем с допингом.

— Вы говорили, что за год до Олимпиады лед в Сочи готовили по принципу «чем хуже — тем лучше». Что это значит?
— У многих в голове сидит эта мысль: если приехал конкурент — надо подсунуть ему что-то похуже. Так было и в Сочи во время официальных тренировок. На трассе обвалился лед, а я услышал, как представители российской федерации дали рабочим задание ничего не делать. Чтобы ломать наш план тренировок. Пришлось вызывать латышей — двоих из Сигулды, третий был со мой, помогал тренерам. В итоге мои ребята сделали эту трассу, и мы начали кататься. Но все было сознательно.

Просто люди жили с мыслью, что все это наше. Неважно, что это официальная международная тренировочная неделя. Мы местные, нам все — им ничего. У меня другая философия: мы в Сигулде работаем не для латышей, а для спорта. Для всех.

Когда мы приехали на Олимпиаду, знакомые тренеры, с которыми я работал еще с советских времен, подходили и говорили: «Ребята, у вас здесь нет шансов!» Мы приняли это как шутку — почему нет шансов? Значит, все расписано? «Надо только финишировать».

Мы уважали соперников до этих соревнований. А то, что выплыло потом, эта государственная допинговая программа... Залезть в электронику, добавками подкормить, лед сделать как надо своим — наверное, что-то из этого делается и в других местах. Но это была красная черта.

***

— Во время самой Олимпиады или сразу после нее у вас были какие-то подозрения?
— Когда вернулся домой, понял, что выиграл сильнейший — в моем виде спорта это Третьяков. Мы заняли второе и четвертое места, никаких претензий у меня не было. Но потом, когда стали выплывать новые данные, мне стало не по себе. И, честно сказать, я потерял уважение к российскому спорту. Даже в пьяном виде, в каких-то кошмарах я не мог додуматься, что у страны существует допинговая программа. Просто в голове не укладывалось! Потом я это прокручивал и стало обидно.

Что еще хочу сказать — отношение со стороны людей было такое... Не знаю, может быть, это и не зрители были. Может быть, 50% — ФСБшники. Мы приехали на Олимпиаду, а как будто на открытый чемпионат России! Вся борьба — с четвертого места. Я был на награждении горнолыжников и победителей женской эстафеты 4 по 5 км, когда зрители ушли! Потому что россиянам медалей не вручали. Было ощущение, что мы просто массовка, что никто нас здесь не ждет.

Или такой эпизод. Сидят дедушка с бабушкой какой-то скелетонистки. Поднимают баннер с именем внучки — и их просто заглушают: «Россия, Россия!» В Корее наоборот аплодировали всем — местным, конечно, больше, но умели радоваться и другим. Мне кажется, в Сочи был потерян олимпийский дух. Когда играли финны и канадцы, трибуны орали: «Россия!» Но, может быть, хоккеист сделал хороший пас или шайбу забросил, почему его не поддержать? Это установка такая?

Обратил внимание — очень многие были в одинаковых ботинках. Я подходил, спрашивал: «Вы кого-то представляете?» Было видно, что ФСБшники и кто-то вроде такого.

— Допустим, но при чем тут допинг?
— Третьяков только раз в жизни показал два одинаковых старта, а в Сочи их было четыре! Для меня это было закрытой темой, но то, что сейчас выплывает, какие-то факты... Разговоры о проникновении в систему засечки времени состыкуются с фразами о том, что российским спортсменам достаточно финишировать — и все будет в порядке. Если это действительно было — очень плохо, это не в пользу спорта.

— «Если это действительно было». Доказательства, собранные за 2 года, не кажутся вам убедительными?
— Даже не хочу об этом думать, после Сочи прошла еще одна Олимпиада. И если что-то изменилось — поезд ушел. Мы можем говорить только о будущем. Что не надо спортсменам помогать и лезть в систему, засекающую результат. Или в допинговые дела. Это все на чьей-то совести, и он, наверное, понимает, что он сделал.

— Но уверенности, что все было именно так, у вас нет?
— Конечно, нет. Если бы я стоял рядом и видел или знал, я бы сказал. Просто жаль, что один идет в спортзал, а другой может прополоскать рот коктейлем «Дюшес». Или у него есть человек, который регулирует засечки на трассе. Но доказывать — не моя задача. Моя задача — тренировать.

— В России вам ответят: как будто в других странах нет допинга!
— Есть такое понятие, как «простите» и «извините, мы ошиблись». То, что сделала Маша Шарапова. Мельдоний — это мелочь. Но она вышла к медиа, достойно, красиво одетая. Шарапова — действительно сильная. Таких людей я уважаю. Все делают ошибки, и я тоже. Но вы знаете много примеров в вашей стране, когда кто-то мог повторить то, что сделала Шарапова?

Мне даже стыдно стало за всю эту ложь. Иногда бывает стыдно за своих, когда они глупости говорят, но то, что наговорили ваши чиновники — это не очень хорошо смотрелось. Они сидели глубоко в окопах, хотя должны были выйти и сказать: да или нет. Несколько месяцев просто прятались! Не было своего видения, своих аргументов. Просто нашли стрелочника — Нагорных — и кинули под танк.

Уверен: если бы нашелся человек, который что-то сказал, очень многие были бы прощены.

— Вы правда так думаете?
— Думаю, да. Но поперли в другую сторону.

— Россия пошла на уступки, когда дисквалифицировали ОКР, в итоге перед началом Олимпиады она потеряла главных звезд: Шипулина, Ана и так далее.
— Было бы справедливо дисквалифицировать всю делегацию. Тогда бы дошло: есть проблема — двери закрыты. Даем 4 года, чтобы доказать.

— Но разве это честно по отношению к спортсменам? Каждая такая история — уже трагедия.
— Россия любит считать общую копилку медалей. В Сочи это было очень важно. Но как можно сравнивать делегации Лихтенштейна и Америки?.. Вот вы говорите «трагедии», но кто-то должен отвечать. Ты представляешь страну, которая втягивает тебя в неправильные игры: чем-то полоскать рот и так далее. Ты доверяешь. Если бы нас отстегнули, мы бы вышли на улицы, и все люди из нашего олимпийского руководства потеряли бы работу. Все!

— Представить такое в России невозможно.
— У нас был пример, когда на играх в Солт-Лейке попался бобслеист Прусис (он сейчас старший тренер сборной Латвии). Его то выгоняли, то не выгоняли... И, по-моему, работница, разрешившая ему принимать неправильные добавки, погорела вместе с ним. Пошли в одной связке. Здесь никого не прячут.

Система должна была дать задний ход. Она это не сделала, и кто-то из спортсменов стал жертвой. Та же Никитина — очень хорошая в старте, лучшая в мире. Зачем ей еще что-то давать?

— С Шипулиным и Аном вообще трудно понять, в чем проблема.
— Тоже, да. Если они чисты — они жертвы. Но эти люди — представители системы и должны отвечать коллективно. Ничего не поделаешь. В командных видах спорта один может сделать ошибку, после которой вся работа пойдет насмарку.

***

— Окей, Россия ничего не признала. Но в расследование вбухали такие деньги, что, казалось, должны найтись просто железные доказательства. Где они?
— Я помню, в Турине были проблемы у австрийских лыжников. Их схватили за руку, но они признали ошибки — и стали потом участвовать. Прошло много времени, чтобы международное сообщество их приняло. Но у них была цель это решить. В западном мире другие принципы, понимаете?

Если это была программа, которую прикрывало государство, конечно, Россия будет все отрицать. Но есть другой пример — Крым. Что президент Путин говорил сначала, что потом — если все складывать... Когда у первого лица в государстве две правды, можно представить, что творится ниже.

На Олимпиаде была программа, которая должна была вырулить. Но она где-то не вырулила. А потом два руководителя РУСАДА — Камаев и Синев — в возрасте 50 лет как-то внезапно перестали жить. Один вообще на лыжах поскользнулся и умер. Наверное, Родченков понял, что кто-то будет следующим. Это мое мнение, я так думаю.

У спортсменов были ордена, медали, государственные награждения и машины. А этим, кто тоже был причастен, но получил какую-то грамоту, стало обидно. Наверное, они чувствовали, что тоже вложились в сочинские медали. Один стал рот открывать, поскользнулся — и умер, второй...

Я думаю, это не кончится и будет какое-то продолжение. Потому что вбухали много денег, а люди, у которых есть информация, остались в дураках. Получились качели. А как доказать? У российской стороны один принцип — сказать, что ничего не было, Родченков — дурачок, а Макларен — старый болван.

— Вы вспомнили Крым. В России вспоминают пробирку в руках Колина Пауэлла, после которой началась бомбежка Ирака... Если уж доказывать, то так, чтобы все было очевидно, разве нет?
— Это невозможно! В Красном море меньше соли, чем в пробах Зубкова. Люди не живут с таким уровнем. А он говорит: я чистый!

— Но Зубкова CAS не оправдал — в отличие от 28 других спортсменов из России. Когда это случилось, вы сказали, что Освальду и Макларену надо застрелиться.
— Сейчас, думаю, влияют деньги. Если бы можно было выследить — кто, кому и сколько... Там доказательств на 54 страницы, пожизненные наказания. И вдруг — CAS принимает такое решение. За этим что-то стоит. Похоже на компромисс: отдаем вам столько, а вы нам — столько. Помните, с чего все началось? В легкой атлетике платили, чтобы вытаскивать грязные пробы. За чистоту российских спортсменов там отвечал президент из Сенегала и его сын. Наверное, есть варианты, чтобы перетянуть кого-то на свою сторону. Бах тоже туда-сюда дергался... Но полную правду мы не узнаем, наверное, никогда.

— Ваш сын Мартинс удивлялся: если Третьяков оправдан — почему он не выступают на Олимпиаде?
— Я тоже удивился: Третьяков должен был выступать, он был заявлен. И Никитина — она же была в Пхенчхане, ждала аккредитацию. Если она чистая — открывайте ворота, вперед, ребята! В итоге квота не была заполнена. Тоже вопрос, о чем разговаривали за кулисами. Все в мутном состоянии. Но со временем амплитуда этих качелей станет все меньше. И остановится в самой низшей точке.

— Зубков говорил, что в случае положительного решения CAS вы обещали извиниться. Но не сделали этого.
— Был такой разговор в Уистлере. Но он же положительно дисквалифицирован — и такой надобности нет. Если бы его оправдали, я бы извинился, конечно. Я слово держу.

— Уточню: говоря об извинениях, вы имели в виду конкретно Зубкова, а не всех?
— Да, я с ним разговаривал. Если кому-то грехи отпустили, ему точно уже не отпустят. Но если такое случится, я извинюсь. Этот разговор был именно о нем.

Парадокс: Зубков — президент российской федерации. Значит, российской стороне и сейчас наплевать на то, что говорит международное сообщество, на решения комиссий. В нормальном обществе такой человек приостановил бы свою деятельность на время расследования. Так было бы во всем мире — за исключением, может быть, Северной Кореи.

— В одном интервью вы сравнили Зубкова с педофилом, руководящим детским садом. Знаете, что он подал в суд на «Советский спорт», где это было опубликовано?
— Никто не называл его педофилом, это просто сравнение. Неприлично человека под подозрением называть руководителем. А подавать в суд на газету — глупо. Зубков немножко сошел с ума — он идет в разнос, потому что каждый день что-то новое: то CAS, то WADA, то Макларен... Он живет только этим. Но иногда надо что-то пропустить. Если он хочет, он может подавать в суд на меня — а издание здесь ни при чем.

***

— Золотая медаль Сочи на бумаге несколько раз меняла хозяина. Был момент, когда вы реально почувствовали, что она ваша?
— Нет, в руках мы ее не держали. И вообще старались абстрагироваться. Целью были следующие Игры. Наверное, это помешало. Но, зная, что Россия до последнего будет отнекиваться: это все пиндосы-политики, мы никакого результата не ждали. Просто думали, что, если кто-то собирался устроить такое в Корее, он хорошо подумает.

— Вопрос сочинской медали в большей степени касался Томаса, занявшего четвертое место. У Мартинса медаль была и так.
— Я как-то посчитал: у нас 86 медалей Кубков мира, чемпионатов мира и Европы, 14 «Глобусов»... Мы довольного много хорошего сделали. Олимпиада — это важное соревнование, самое важное. Но это надо прожить, пропустить через себя олимпийский дух и завоевать медаль там, а не 4 года спустя. Томас сразу сказал: меня эта медаль не интересует, лишь бы была справедливость. Ну пришлют почтой в коробке — она все равно уже бэушная, кто-то ей 4 года пользовался. Это уже прошло, забыли.

Сейчас люди вспоминают Корею, но думают о китайской Олимпиаде. В Пхенчхане Мартинс проиграл медаль в последнем заезде. Сидел такой грустный на финише. Я сказал ему: «Понимаю тебя. Но это спорт. Надо признать: эти трое парней были лучше».

И даже если потом что-то выяснится, это будет уже не то. Все должно происходить там, где эмоции.

— Мартинс готов к еще одному олимпийскому циклу?
— Да, мы работаем. Неудача нас очень мобилизовала. После Олимпиады каждый сделал по 100 заездов, мы нашли интересные вещи, которых раньше не знали. При нашем-то опыте! Провели полное обследование — чтобы все было четко. Посмотрим, как будет со здоровьем. Может, не стоит упираться на каждом Кубке мира, а выбирать трассы — по ощущениям. И ловить кайф! Работать не на количество, а на качество.

— После медали Трегубова в Пхенчхане ваше отношение к российскому спорту как-то поменялось?
— Нет, Мартинс в четвертом заезде сделал две ошибки — такие, каких не было даже на тренировках. Если бы этого не случилось, он был бы в медалях. Но Трегубов проехал 4 стабильных, хороших заезда. И завоевал серебро своим мастерством. Надеюсь, допинг-проблемы опять не выплывут. Но кореец был на голову выше всех. Не знаю, при каком раскладе с ним можно было бороться.

— В Пхенчхане вы общались с «атлетами из России»?
— Мы очень мало разговаривали. Очень сильный осадок остался от того, что выплыло после Сочи. Не знаю, смогу ли я отложить его в будущем. Это ни в коем случае не касается всех российских спортсменов или русских. Но доклад Макларена очень сильно ударил.

— Вы сами его читали?
— Да, там 54 страницы. И стало очень обидно: как будто в ресторане принесли еду, и в нее 3 раза кто-то плюнул.

— Почему обиднее всего стало именно вам?
— Понимаете, мои спортсмены никогда не принимали допинг. Мы вообще исключаем такое понятие. Для нас это норма. Мы каждый день должны писать в системе АДАМС, где будем в 2 часа дня. Если офицеры приедут, а кого-то нет, наши, латышские, допинг-контролеры сделают замечание. У нас это работает. Бывает, что 3 раза в неделю приходят! Но когда выплыла эта система, за которой следило министерство спорта, все эти «Дюшесы»... Ребята, столько фактов нельзя надумать и наврать.

— Родченков на слушаниях в CAS не смог назвать состав коктейля «Дюшес» и признался, что никогда не давал его спортсменам. В России это расценили как отказ от части обвинений.
— Я до конца не верю, потому что в наших СМИ такого не было, только в российских. Может быть, это какие-то спекуляции: просто вырвали из контекста...

Хочу другое сказать — была дорожная карта WADA из пяти пунктов, два из которых до сих пор не выполнены. В том числе — отдать пробы московской лаборатории. Опять какие-то заминки. Непонятно: это же моча, не золото. Пускай они расследуют — и начнем с нуля! А это тащится уже с 2014 года.

— Вы когда-нибудь видели Родченкова?
— Нет-нет. Теоретически мог видеть его только во время Олимпийских игр, но в 2014 году никто не знал, что это за человек и чем он занимается.

— До 2012 года вы конструировали сани в том числе для российской команды. Как такое возможно?
— Действительно, Третьяков в Ванкувере выиграл бронзу на моем скелетоне. Просто у меня другое восприятие. Меня попросили сделать эти скелетоны — такие же, как у Мартинса и Томаса. И все трое были рядом: второе, третье, четвертое места. Отношения тогда были открытые.

Все перевернул Беджамов. Бродит слух, что он подходил к президенту международной федерации бобслея и говорил, что в Сочи ему нужно 4 медали. Но, может быть, это и басня. Факт в том, что мы вместе тренировались, и я с уважением относился к Третьякову. Он хороший, сильный атлет. Его и «мазать» не надо было, со стороны какие-то вещи подсовывать. Но он попал в эту струю — видимо, пообещали, что разрулят.

***

— Вы больше 20 лет возглавляете трассу в Сигулде. Самый сложный момент за это время?
— У нас море в 20 км. Из-за влажного климата не могли сделать хороший лед. Бывало, мокрый снег прилипал ко льду. На одном Кубке мира люди даже из офиса выходили, чтобы чистить трассу и проводить соревнования. У меня была мечта — покрыть трассу крышей и сделать защиту от солнца. К счастью, удалось получить у государства инвестиции.

В Пхенчхане ко мне подходил немецкий саночник Георг Хакль и говорил, что лед в Сигулде — лучший за все время, что он работает тренером и спортсменом. В этом и есть смысл нашей работы.

— Во сколько обходится содержание трассы?
— Без больших вкладываний в инфраструктуру — где-то полмиллиона евро, 600 тысяч. Это мелкий ремонт, электричество, зарплаты, налоги. Тут у нас с государством примерно 50 на 50: 300 тысяч — государственная дотация. Столько же мы вкладываем сами. Зарабатываем больше — где-то 700 тысяч в год. Можем позволить себе небольшие инвестиции. Но зато у местных спортсменов скидка — 70%. Когда совсем бесплатно, эффект уже не тот.

— Самая экзотическая команда, которая тренировалась в Сигулде?
— Были отец и сын из Аргентины, саночники. Они, по-моему, даже выступали в Ванкувере. Еще Индия считается экзотикой.

— Правда, что когда вы начинали работать с сыновьями, то продали дом и участок?
— Да, вкладывал эти деньги в сыновей и этот вид. С 1980-х годов я работал в бобслее, а однажды увидел, как в Инсбруке учащиеся 10-11 классов сдавали зачет по физкультуре. В джинсах, сапогах — и на скелетонах. Поэтому я привез к нам первые санки и начал осваивать.

— Следующий чемпионат мира пройдет на самой опасной трассе — в Канаде. Что с ней не так?
— Там есть вираж — для бобслея он называется «фифти-фифти». В скелетоне не так, но очень большая скорость — свыше 140 км/ч. И видишь ты белый лед. Все данные — давление, где находишься — дает твое тело. Плюс, последний и предпоследний виражи такие, что заходишь в них на 10-15 сантиметров позже — и тебя задирает вверх, потом опускает и выбрасывает о борт. Очень больно! А на финише надо проехать 20-30 метров в гору. Мозги человека просто не успевают отреагировать, все реакции на ошибку — запоздалые и в некоторых моментах лишь усугубляют ее. У Томаса после одного заезда правая сторона тела была синяя!

— Был момент, когда международная федерация по примеру Формулы-1 пыталась внедрить симуляторы трасс. Не помогло?
— Нет. Такого давления, как в реальности, нельзя сделать — надо, наверное, нагружать человека сверху. В Санкт-Морице, к примеру, правильные длинные входы, плавное давление. Это классика. А Уистлер — мясорубка. Скорость набирается с первого же виража, и ты все время работаешь!

Если бы в Канаде не разбился грузинский спортсмен, трасса в Сочи была бы еще круче. Уже был проект. За день до трагедии в Уистлере я сидел в том месте и показывал своим: опасное место! Лед на борту растаял — и там образовалось подобие трубы. Парня выкинуло в противоположную сторону. Но если бы те, кто рисовал эту трассу, сами проехали, они бы поняли, чего это стоит. Такое родео сделали, что в первый же год саночников опустили: мужиков — на женский старт, женщин — еще ниже. А в скелетоне у девчат нет выбора: они с мужского старта начинают.

— Вы работаете депутатом Думы Сигулдского края. Как это совмещается со скелетоном?
— В Думе я работаю один день в неделю. В двух комитетах: финансов и развития. Спорт — большая составляющая Сигулды, у нас активный, спортивный город. Рождаемость выше смертности.

Скелетон отнимает больше времени, но у меня очень длинный рабочий день и полная неделя. Если бы мои сыновья закончили, может быть, и я бы закончил. Но пока удается все объединить. Здесь, на трассе, у меня очень хорошая команда. Вижу свою миссию в том, чтобы Сигулда и округа развивались, и людям здесь было хорошо.