«Путин держал меня за руку и говорил, что питерские все сильные и смелые». История Марии Комиссарово

Марина Крылова

Поделиться

Комментарии

Девушка, которой мы восхищаемся.

В феврале 2014-го фристайлистка Мария Комиссарова (теперь — Чаадаева) приехала в олимпийский Сочи, чтобы выиграть медаль в ски-кроссе. Но падение во время одного из тренировочных заездов обернулось переломом позвоночника. С тех пор Маша не может ходить.

Вернуть себе здоровье она пытается в Марбелье. Там они живут с мужем Алексеем Чаадаевым, который раньше тоже был в сборной России по фристайлу, но бросил все, чтобы быть рядом с Машей.

Позади четыре операции, но оптимистичных прогнозов пока нет. Несмотря на это Маша верит, что обязательно встанет, и готовится праздновать первый день рождения сына Матвея. Она стала мамой в апреле 2017-го, через три года после падения в Сочи.

— Вы начинали заниматься горнолыжным спортом, а потом перешли в еще более опасный фристайл. Зачем?

— Да, я занималась горными лыжами, была даже в сборной России. Но часто травмировалась. После одной из травм не смогла вернуться в основу. Ездить по Кубкам России в составе сборной города мне совсем не хотелось. В это время во фристайле объявили набор спортсменов. Звали сразу в основную команду. Я решила попробовать себя в новом виде, тем более, у фристайла и горнолыжного спорта много общего.

— Сколько раз вы травмировались до того падения в Сочи?

— За год до Олимпиады у меня была травма колена на этой же трассе. Разрыв связок. Да и в горных лыжах со мной такое случалось. Я достаточно быстро восстановилась и к олимпийскому сезону готовилась более или менее полноценно. Весь сезон выступала на этапах Кубка мира.

— Говорят, сочинская трасса получилась очень сложной. Это могло быть причиной падения?

— У нас почти все трассы опасные. Олимпийские — особенные. Это правда. Организаторы всегда стараются построить что-то очень массивное и сложное. В Сочи были очень большие препятствия. Из тех, которые я видела, наверное, сочинская трасса самая сложная. Наверное, еще и страх остался после первой травмы.

— Расскажите, как все произошло.

— Это был обычный тренировочный заезд. Ничего особенного. Все случилось на верхнем участке трассы, даже не на самых сложных препятствиях, которых я боялась больше всего. Они все были внизу. А здесь я просто слишком сильно толкнулась с трамплина и перелетела приземление. В ски-кроссе его специально конструируют так, чтобы оно было под наклоном — так безопаснее. Я приземлилась на плоский участок. Я не упала на спину сразу, как все думают. Приземлилась на прямые ноги. Чтобы понять — как это, просто представьте, что спрыгнули с высоты трехэтажного дома на асфальт. Удар от земли пришелся именно в ноги. А дальше — как взрывная волна и в итоге перелом позвоночника. У меня отказали ноги, поэтому упала. Сознание не теряла ни на минуту. Конечно, было адски больно. Но, когда я ломала ноги до этого, мне тоже было адски больно.

Ко мне подъехали тренеры, начали что-то расспрашивать и тут я поняла, что не чувствую ног. Совсем. Это был первый сигнал, что все плохо. Меня спустили вниз на каталке. Все время просила, чтобы с меня сняли ботинки, хотя их уже не было. Но я ничего не чувствовала. Потом начали действовать обезболивающие. С этого момента все воспоминания смутные. Правда, хорошо помню, как меня везли в больницу. На олимпийских объектах везде нужна аккредитация. Даже если едешь на машине скорой, пункты пропуска актуальны. Нас остановили на одном из пунктов, попросили предъявить аккредитацию, а она, естественно, была где-то в моих вещах и с трассы меня спустили без них. Доктор пытался объяснить, что у нас экстренный случай. А от него требовали назвать диагноз. Он долго мялся. Конечно, уже все понимал, но не хотел говорить, чтобы я что-то услышала. Придумал что-то вроде «ушиб спины». А я окончательно поняла, что все плохо.

— Кто был с вами в больнице первое время?

— Я плохо помню этот момент, если честно. Но то, что президент приезжал, конечно, помню. Он держал меня за руку и говорил, что, как и я, из Питера, а питерские ребята все сильные и смелые.

— Как родители и близкие обо всем узнали?

— Леша, мой нынешний муж, узнал все от ребят из команды. Мамы у меня нет. Она умерла, когда мне было 20.

Позвонить папе просила Владимира Владимировича. Меня успокаивали, говорили, что он уже все знает. Я все равно настаивала на своем. И Владимир Владимирович прямо при мне набрал папу. Конечно, папа офигел, что ему позвонил президент. Он еще так сказал: «Алло, это Вова». Папа сначала вообще ничего не понял: «Какой Вова?». А в ответ: «Путин Вова». Или что-то такое. Забавная ситуация получилась. Папа до сих пор всем ее рассказывает.

Я попросила президента, чтобы меня отправили в Европу. Уже на следующий день организовали спецрейс в Германию. Я знала, что в Европе медицина сильнее. Все мои травмы коленей лечили в Европе. А у тех, кто лечился в России, все плохо заканчивалось. В лучшем случае — восстанавливались в два раза дольше, чем я.

В Сочи меня подготовили к перелету, зафиксировали спину. А в Германии уже через два дня оперировали. Кажется, даже дважды. Установили специальную пластину. Это было в Мюнхене. Непосредственно в клинике я провела 10 дней.

— Что было потом?

— Потом меня отправили в реабилитационный центр под Мюнхеном. В больнице долго не держат. Я пролежала 10 дней еще из-за того, что была вся в трубках — одно легкое было повреждено. В реабилитационном центре я просто целыми днями лежала. Там все делали за меня, даже купали, пока все заживало. Где-то через месяц меня начали сажать в коляску, учили управляться с ней. Это все дается очень сложно. Когда лежишь месяц, достаточно просто поднять немного изголовье кровати — и теряешь сознание.

В этом реабилитационном центре я провела почти три месяца. Изначально планировалось, что вообще задержусь там чуть ли не на полгода или даже дольше. Спустя два месяца я поняла, что они просто учат меня жить на коляске. Они мне фактически сказали: «Вы будете инвалидом до конца жизни. Привыкайте». Для меня это был шок. Я не понимала, как они могут мне так спокойно об этом говорить. Не хотела ходить на занятия. Было полное отрицание всего. Более или менее спокойно воспринимала только лечебную физкультуру, потому что понимала, что она помогает укреплять мышцы. Но играть в настольный теннис с колясочниками — а там были и такие занятия — мне, конечно, совершенно не хотелось.

Со мной рядом все это время был Леша. Он объяснил, что мы, конечно, не отказываемся от борьбы, будем проходить реабилитацию и восстановление, но это не наступит в один миг, и мне надо научиться всему, чтобы я могла сама со всем справляться и жить полноценной жизнью. В итоге я быстро всему научилась и поняла, что в центре мне больше нечего делать. Мы уехали в Испанию.

— Реабилитация — это дорого?

— Общую сумму я сейчас уже не назову, не вспомню. К тому же мне помогали — федерация и олимпийский комитет. Но, да, очень дорого. Пребывание в центре, например, обходилось в 1500 евро в сутки. Там только сложные пациенты и полный уход, поэтому такие цены.

— Как часто вас посещало отчаяние?

— Первые два года — постоянно. Это вообще, наверное, было самое сложное время. Я плакала каждый день. И часто не один раз в день. Многие говорят, что у колясочников депрессия длится два-три года, а потом они забивают, привыкают к такой жизни и вроде бы им все нормально. Но это все злые языки. На самом деле, нет ничего нормального. Все хотят ходить, бегать и танцевать. Просто ждут. Прогресс не стоит на месте.

— Прошло четыре года. И сейчас ваша жизнь насыщеннее, чем жизнь многих абсолютно здоровых людей. Откуда силы и мотивация?

— Очень многое зависит от близких. Когда любимые люди рядом и поддерживают, все переносится легче. Конечно, большую роль играет то, что мы сейчас живем в Испании. Здесь 360 дней в году светит солнце. Плюс, доступная среда. Если бы я жила в Питере, не думаю, что могла бы проводить много времени на воздухе. Там вообще из дома выйти сложно, потому что сплошные поребрики, не везде есть съезды с тротуаров и пандусы. Колясочников много, но почти все сидят по домам.

Конечно, есть некоторые позитивные сдвиги, хотя бы в отношении людей. У меня есть один знакомый Ярослав Святославский, он триатлоном занимается, тоже на коляске. Он вообще спокойно ездит в метро один. Спрашивала у него, как он это делает. Он рассказывает: «Идут мужики, останавливаю. Они меня — раз, подняли по лестнице и закинули куда мне надо». Уже спокойно, не стесняясь, везде ездит. Просит — никто не отказывает. Я пока стесняюсь. Сейчас уже меньше, но все равно.

— Из чего состоит ваш обычный день?

— Сейчас все выстраивается вокруг режима ребенка. Он, наконец, научился сам засыпать. Это очень облегчило жизнь. До 9 месяцев я вместе с ним постоянно просыпалась, не высыпалась совсем. Сейчас все более или менее наладилось, но нужно четко соблюдать режим. Каждые 3,5 часа ребенок спит. Когда он не спит, мы либо гуляем, либо всей семьей идем в бассейн.

Реабилитацией я занимаюсь сама. Очень важно разрабатывать мышцы ног, чтобы они совсем не атрофировались. Это как у космонавтов — после длительного пребывания в невесомости первое время тяжело ходить, потому что мышцы отвыкают.

Стараюсь минимум час в день проводить в тренажерном зале. Правда, получается не каждый день. Еще есть электростимуляция. Наклеиваются специальные пластины, под действием микротоков мышцы сокращаются, это помогает поддерживать их в рабочем состоянии. Во время беременности процедура была под запретом. Вместо нее я начала плавать. Не до конца понимаю весь механизм, но во время плавания ноги как-то сами включаются в работу. Теперь стараюсь бывать в бассейне более или менее регулярно.

Конечно, я больше не уделяю реабилитации по 5-6 часов в день, как раньше. Но мне это сейчас и не нужно. Так же с ума сойти можно. Получается, живешь только ради реабилитации. А я теперь хочу жить максимально полной жизнью, в которой реабилитация — лишь одна из составляющих, но мой мир не крутится вокруг нее.

— Вы замечаете какой-то прогресс?

— Тяжело сказать. Четыре года прошло. По идее, должно было что-то сдвинуться. Ну, вот после беременности у меня более или менее нормализовалась работа органов таза. До этого были проблемы.

Летом была в Питере, занималась на экзоскелете. Наверное, прогресс был бы более стремительным, но мне не разрешили продолжить занятия, потому что коленные суставы слабые и повреждены связки. Это все, видимо, тоже последствия того падения. Ничего не делали, тяжело делать операцию на колене на обездвиженных ногах — невозможна дальнейшая реабилитация. А травмы коленей — одно из противопоказаний для использования экзоскелета.

Но сейчас это не повод для отчаяния. Мы живем в XXI веке. Наука и медицина не стоят на месте. В любом случае когда-то что-нибудь придумают по излечению спинальных травм. Знаю, что в Японии есть операции по чипированию, эксперименты со стволовыми клетками. Но их эффективность пока не доказана. С теми же стволовыми клетками все не так однозначно. Слышала, что может развиться опухоль. В общем, нужно чтобы прошли все исследования. Пока остается только ждать.

— Вы не раз отмечали, что все это время рядом был ваш любимый человек, теперь уже муж — Алексей Чаадаев.

— Да, Леша со мной с первых дней в Германии. И почти сразу сделал предложение. Но мы договорились, что сначала надо встать, а потом играть свадьбу. Очень хотелось исполнить медленный танец. Но судьба распорядилась по-другому. В позапрошлом году выяснилось, что я в положении. Понимали, что нужно пожениться, потому что потом будет не до этого. Ну и хотелось, чтобы с документами у ребенка не было никаких проблем. Леша снова сделал предложение, уже в Испании, в более романтичной обстановке. Свадьба получилась очень спонтанной. Буквально за месяц нам ее организовали.

Я узнала, что жду ребенка в сентябре. В консульстве смогли записаться на роспись только на ноябрь. В Марбелье в это время уже прохладно, поэтому почти сразу решили, что будем отмечать на Тенерифе. Это недалеко, не очень дорого и тепло. А я всегда мечтала о свадьбе и медовом месяце на островах. Все прошло даже лучше, чем мы планировали. Прилетели близкие друзья, хотя мы совершенно не ожидали — другой конец земли, предупредили только за месяц. Но у всех получилось…

— Помните, как узнали, что ждете ребенка?

— Для меня это был полный шок. Буквально накануне была операция. Мне вытаскивали пластину в той же клинике, где и ставили, в Германии. Как я теперь понимаю, во время операции я уже была в положении, но совершенно ничего не чувствовала, даже подписывала какие-то бумаги в клинике, в том числе, что не беременна.

Когда вернулись в Испанию, мне стало плохо — тошнило. Сделала тест — и офигела. Проплакала весь день, потому что совершенно не понимала, как все будет дальше. Это же и у абсолютно здоровых людей кардинально меняет жизнь. Леша помог прийти в себя — он вообще был удивительно спокоен.

Беременность проходила хорошо. Наверное, это компенсация за все предыдущие испытания. Многие жалуются на токсикоз, одышку, большой живот. У меня ничего такого не было. Живот был маленький. Каких-то диких предпочтений в еде тоже не было.

Только когда прилетали в Россию зимой, случился небольшой инцидент. Увезли на скорой в больницу, поднялась температура до 39 градусов где-то. Пролежала в больнице неделю. Там так и не поняли, что это было. Но это сейчас уже и неважно. Главное, что все нормально закончилось.

— Как вы справляетесь с ребенком?

— Без мужа было бы очень сложно. Полдня я могу побыть с Матвеем одна. Дольше — вряд ли. Я, например, даже не могу сама посадить его в стульчик для кормления. Усаживать нужно двумя руками, а у меня свободная только одна. Второй придерживаюсь за кресло. Когда папы нет дома, он у меня ест стоя. Подходит к моей коляске, забирается по ней и стоит возле моих колен.

Купать сама тоже не могу — очень активный стал: все хватает, все переворачивает. Пока был совсем маленький, и спать не могла укладывать — надо же придерживать двумя руками за голову и попу и аккуратненько класть, а дно у кроватки низко, мне туда не добраться. Сейчас, когда он свободно стоит, закидываю его в кроватку, и он уже сам разбирается, как лучше лечь.

— Алексей был профессиональным спортсменом. Чем он занимается сейчас?

— Мы работаем в сфере туризма: аренда жилья, трансфер из аэропорта. Здесь же очень туристическое место. Можно работать удаленно. В нашем случае это просто спасение.

— Вы смотрели Олимпийские игры?

— Только в записи, вечерами. На испанском телевидении Олимпиаду не транслируют. Они вообще к этому очень спокойно относятся. Многие даже не знают, что она была.

Я спокойно смотрела, как обычный болельщик. Интереснее всего было следить даже не за нашим видом, а за хоккеем и фигурным катанием.

У Леши, наверное, есть какая-то ностальгия. Он же тоже ушел на пике формы. Мне кажется, он до сих пор иногда думает о том, чтобы вернуться в спорт.

— Оглядываясь назад, вы часто задаете себе вопрос — почему так?

— Нет. Я вообще стараюсь не жить прошлым. Все равно нельзя ничего изменить. Я сейчас больше думаю о будущем. Стала все очень детально планировать. Через месяц собираемся всей семьей в Питер. Мне каждые два года нужно проходить комиссию — подтверждать инвалидность. Вот время пришло. Готовлюсь заранее, потому что представляю, как все это сложно и долго проходит.

Помню, два года назад приехала в поликлинику, а там даже пандусов не было. Много всяких нюансов. Это все очень много времени отнимает. Сначала нужно пройти всех врачей в поликлинике, потом документы отправляют на медико-социальную экспертизу. Их рассматривают достаточно долго. Может так случиться, что вообще только через месяц пригласят лично.

— Что в России предусмотрено для людей с инвалидностью?

— Пенсия. Что-то около 17 тысяч рублей. Еще есть такое понятие, как ИПР — индивидуальный план реабилитации. По нему два раза в год полагается санаторно-курортное лечение. Но я не задавалась этим вопросом, хотя предлагали поехать в санаторий в Сочи.