Канадский вратарь Бен Мейснер на страницах The Players' Tribune откровенно рассказал о нелегкой жизни хоккеиста низшей лиги Северной Америки.
Я пошел в хозяйственный магазин и купил веревку. Пришел домой, сделал петлю и подвесил ее за перила лестницы в доме, где жил. Потом встал на стул и надел ее на шею. Я стоял на цыпочках и хотел сделать последний шаг, и все бы закончилось. И вы бы об этом не узнали, обо мне не рассказали бы на ESPN, не показали в новостях. Потому что я — не Коннор Макдэвид. Я не Ови, не Сид. Черт, я даже не в НХЛ! Я совсем не звезда.
И, как ни странно, это было основной причиной того, чтобы рассказать обо всем. Потому что я куда больше похож на обычного парня, чем на звезду спорта. Я не суперзвезда или какой-то сверходаренный вратарь, я просто трудолюбивый парень, который рвал задницу, чтобы стать профессионалом, потом несколько лет угробил в низших лигах и теперь оказался в Германии. Да, вы вряд ли слышали обо мне, это моя история. История ребенка, который любил хоккей так сильно, что забыл полюбить себя. История о том, как сломя голову нестись к своей мечте играть в НХЛ — и в то же время понимать, что с тобой что-то не так. Но если ты скажешь кому-то об этом, дорога в профи будет закрыта. История о том, что значит быть просто фамилией в составе, обыкновенным, но с мечтой об игре в лучшей лиге мира.
Этот рассказ о том, что я считаю серьезной проблемой всего хоккея низших лиг, который не красуется на первых полосах газет и неизвестен большинству из вас. В этом мирке ты можешь настолько накрутить себя, что окажешься с петлей на шее посреди квартиры и будешь готов сделать последний шаг.
Я расскажу вам подлинную историю того, что происходило со мной в течение последних лет и почему я считаю это проблемой всех игроков в низших лигах североамериканского хоккея.
Если коротко: хоккей в низших лигах очень отличается от НХЛ.
В Северной Америке во всех лигах, что ниже НХЛ и АХЛ, зарплаты такие, что вы можете только платить за страховку и жилье. Вы зарабатываете 450 долларов в неделю, может, 1000 или меньше, и готовы играть за любую команду, предложившую контракт.
В моем случае это были 500 долларов в неделю до вычета налогов и агентских процентов. По факту в руки получал 395. Я нисколько не жалуюсь на доходы. Я и ребята вроде меня сами выбираем этот путь. Большинство из нас будут играть даже бесплатно из любви к хоккею. Тем более, все мы понимаем, что нельзя заработать в низших лигах и готовы идти на это.
Гораздо больше огорчает то, что ты живешь от недели к неделе. Ты даже к врачу можешь сходить раз в неделю. Контракты при этом составлены так, что от тебя могут отказаться в любой момент и уже через неделю ты лишишься средств к существованию. Игроки НХЛ или АХЛ таких прелестей лишены, чего не скажешь о лигах, где находился я.
Если вам действительно повезет, то другой клуб подберет вас в течение 48 часов после разрыва контракта. Если нет, то ты просто едешь домой, потому что когда ты в самом низу профессионального хоккея, тебе больше некуда устроиться. Когда ты молод, потеря статуса профессионального хоккеиста может нанести серьезный удар по психологическому здоровью. Когда ты полжизни вкалывал с девизом «умри, но сделай», а потом оказываешься за бортом — это действительно тяжело. При этом вы не можете пожаловаться на депрессию или проблемы с психикой. Медперсонал команды, если у вас нет никаких травм, тут же посоветует генменеджеру разорвать контракт, и тогда о вас никто не вспомнит уже через неделю. Команды низших лиг считают каждый доллар и не будут подписывать хоккеистов, которые лечатся и получают зарплату. Если вы действительно травмировались, то разорвать контракт нельзя, но если у тебя депрессия или панические атаки — это не травма. Поэтому ты вынужден постоянно бороться с собой, понимая, что отступать дальше некуда. И для некоторых эта борьба оказывается проигранной. Постоянно живя в страхе, ты со скоростью поезда несешься к концу карьеры.
Я — парень, который боролся с депрессией и чувством тревоги. Я никогда не был компанейским парнем, а в школе надо мной постоянно издевались. Мне было трудно доверять людям и открыто говорить об этом. И даже игра в хоккей, который является командным видом спорта, с ранних лет стала проблемой. Мне нравилось играть и спасать команду, но при этом партнером по команде я был паршивым, потому что постоянно беспокоился по пустякам. Когда я начал играть в студенческой лиге за Университет Спрингфилда, то у меня выработался страх толпы. Я думал, что если люди увидят меня, то будут говорить что-то плохое ли смеяться. И это не про хоккей, я просто боялся, что они подумают обо мне плохо.
Когда я стал игроком ECHL, то постоянно беспокоился, что меня отчислят, потому что видел, как относятся к вратарям в этой лиге. И я зациклился на цифрах и статистике. Я знал, что в Северной Америке 98 профессиональных клубов — это 196 рабочих мест для вратарей и 320 агентов, специализирующихся на игроках этого амплуа. И иногда мне казалось, что все они, все 320, дышат мне в спину, лишь бы засунуть на мое место своего подопечного. Эти страхи превратили меня в параноика. Дошло до того, что я точно знал число свободных агентов на рынке вратарей в любой момент времени и боялся, что один из них придет на мое место. При этом неважно, что происходило со мной. Я мог менять команды, двигаться по карьерной лестнице, но страх этот только усиливался.
В 2013 году вратарь «Анахайма» Виктор Фаст получил травму, и на его место тут же вызвали вратаря из фарма в АХЛ. Я в тот момент находился в клубе системы «Дакс» из ECHL, и меня подняли в «Норфолк» в АХЛ. На мое место был тут же подписан еще один парень, чтобы закрыть дыру в составе. Вы подумаете, что это здорово? Не совсем!
Как только Фаст вернулся, меня снова отправили на лигу ниже, а того парня просто отправили домой. Вроде ничего особенного, но для меня это было показательно — я был всего в одном шаге от того парня, который уехал домой. У меня не было права на ошибку, поэтому я не тратил время на то, чтобы забраться повыше, я пытался удержаться, чтобы не упасть вниз.
Тогда я жил в доме с двумя партнерами по команде и мог целыми днями не выходить из комнаты, боясь встретиться с ними или заговорить. Мои мысли были заняты лишь тем, что сотни вратарей со всего мира жаждут получить мое место, и от этого становилось только хуже.
У меня начались приступы паники, стали трястись руки. Иногда я мог расплакаться прямо на льду. Неудивительно, что я дошел до того, чтобы наложить на себя руки. Я думаю, что мой случай совсем не уникальный. Сотни молодых игроков испытывают то же самое, но вынуждены молчать, потому что боятся потерять свое место.
Но вечно так продолжаться не может, поэтому я и оказался на стуле с петлей на шее. Я думал, что причин оставаться в живых уже не было. Карьера развивалась не так, как я надеялся, мысли о самоубийстве жили в моей голове последние 3-4 года, но я молчал.
Когда я уже стоял на стуле, в голове пронеслась мысль: «Что будет, если я это сделаю?» И это, как ни странно, остановило меня. Я знал, что если я не повешусь сегодня, то завтра я снова проснусь с тараканами в голове, но это все равно лучше, чем ничего, верно? Взвесив все за и против, я слез со стула и обратился за психологической помощью. Мне поставили диагноз, и после этого как гора с плеч. Я больше не чувствую себя сломленным, у меня появилась надежда на будущее.
Конечно, моя борьба со страхами не окончена и предстоит пройти долгий путь, но в Германии я впервые почувствовал себя счастливым. Надеюсь, что система контрактов в низших лигах будет пересмотрена, и игроки смогут в открытую говорить о своих психологических проблемах в будущем — это куда важнее, чем хоккей. Сказать об этом и обратиться за помощью — лучшее, что можно сделать для себя и близких.