Сергей Елисеев и Антон Барковский, большинству известные как Вавил и Кочевник, жили в районе метро «Университет». Обе личности знаковые не только для своих команд (Вавил — для «Динамо», Кочевник — для «Торпедо») но и для всего фан-движения девяностых и нулевых. Парней больше нет, как и того фанатизма, в чем-то дикого и беспредельного, но при этом чистого и прямого.
Мальчишки, рожденные в начале восьмидесятых, ездили за свои команды без копейки в кармане, дрались между собой и срывали голоса на трибунах. Мы благодарим родственников и друзей Сергея и Антона за доверенные нам воспоминания. Полную версию материала вы можете увидеть в программе «В движе» в YouTube.
«Вавил так общался: не разговаривал вообще, сразу бил в морду»
— Антон Кочевник учился со мной в одной школе, — рассказывает Коля «Протокол», известный болельщик «Динамо». — Сережа Елисеев, он же Вавил, жил неподалеку, тоже в районе станции метро «Университет», отсюда все начиналось.
Ассоциации с Вавилом — беспредел, постоянные драки, постоянный трэш. При этом он был моим другом, очень отзывчивым, таких людей сейчас очень мало. Человек, которому я мог в любое время позвонить, он в любое время мог приехать, если что-то происходило.
Мы все прошли вместе, начиная с конца 90-х и почти до самого конца. Я, может быть, чуть раньше закончил, Сережа не заканчивал вообще. И это было с ним всю его жизнь. Каждый выезд, как только мы пересекали МКАД, у нас на первой же остановке заканчивался какой-то дракой и вызовом ментов. Вавил так общался: не разговаривал вообще, сразу бил в морду.
Я по прошествии времени задаюсь вопросом: «Как мы дожили?». Серега, к сожалению, не дожил. Ему было отведено всего 36 лет. Но я его наблюдал с 15-ти, Серега всегда ходил по лезвию между жизнью и смертью. К сожалению, было такое время: фанатское движение отчасти выражало себя в драках, арматурах. Не было вообще понятия «чисто руки». И мы готовились. У нас каждая поездка с «Университета» до «Динамо» или «Спортивной» сопровождалась дракой в переходах. А если «Спартак» играл на нашей ветке в Черкизово, мы, переходя с «Охотного Ряда» на «Театральную», в переходе постоянно с кем-то встречались, чуть ли не раз в неделю.
Если я скажу, что Вавил был не злой, вы мне не поверите. С кем надо, он был злой. А со своими он очень хорошо общался.
Они дружили с Антоном Кочевником. Просто так сложилось: мы все жили в одном районе. Когда они с Антоном встречались, район стоял на ушах. И даже если они встречались как оппоненты, то всегда было уважение. Антон говорил: «Я из «Динамо» уважаю только одного человека — это Сережа Вавил». Ну и Вавил мне говорил, что «если «торпедиков бьем, то «Кочевника» не трогаем». Там есть, кого трогать.
«Берет огнетушитель и разбивает окно автобуса…»
— Старая история: 1997 год, выезд в Волгоград. Это был мой первый выезд, у Сереги не первый, — вспоминает Юра «Байк». — По дороге обратно ехали, остановились на заправке. Стояла там штанга такая, килограмм 150 общего веса. Кто поднимет, тому 500 рублей дают. Подходит Вавил, от земли ее оторвал, но не на полный рост поднял, просто тупо поднял и кинул. Тип там стоял, Серега к нему подходит и говорит: «Давай «пятихатку»!». Слово за слово: «Ты же ее не поднял». «Как это не поднял? Я от земли ее оторвал». Короче, этот охранник ствол достает. У Сереги там рядом урна была, ну и всё. Урна полетела в нужную сторону.
Еще как-то я, Зверь и Вавил поехали до Речного вокзала. Оттуда едет бесплатный автобус до «Капитолия». В итоге мы перепутали автобусы. Сели не на тот, который едет в «Капитолий», а на тот, что в Химки. То есть, мы проезжаем мимо стадиона, а он без остановок едет. По МКАДу едем. Уезжаем уже. И тут у нас случается: мы не туда едем! Вавил подбегает к этому водителю и говорит: «Слышь, тормози автобус, нам надо выйти, мы на футбол опаздываем». Зверь тоже начинает что-то барагозить. Мы начинаем: «Тормози автобус хотя бы на остановке». «Я не могу». А мы едем по МКАДу во втором ряду, там машины несутся.
Водила такой: «Не-не-не», туда-сюда, тыры-пыры. А там огнетушитель стоял рядом. Серега разбивает им окно, дверь водителя. Кабина вся белая, народ кипишует: «Что вообще происходит?». Все угорают. В итоге мы останавливаемся посередине МКАДа, идем по трассе в обратную сторону. Не знаю, наверное, отошли метров 50. Серега такой: «Слушай, я наушники там забыл». И возвращается! Народ в панике, что он назад идет. Такой типа: «Подождите, я наушники забыл». Поднимает их. «Все, до свидания, извините». Развернулся и пошел.
«Хочу, как ВДВ-шник, бутылку о голову разбить»
— Иногда мы собирались в знаменитой чебуречной на Профсоюзной. Как-то Антону пришла в голову идея: «Я хочу, как ВДВ-шник, бутылку об голову разбить», — рассказывает Слава Ширинкин. — Мы такие: «Ну давай». Водку допили, выходим на улицу. И тут наряд какой-то проезжает мимо. Они выходят с автоматами такие: «Так, что здесь происходит?» — «Бутылку бить буду». — «В смысле?» — «Бутылку буду бить сейчас об голову». — «Кому?» — «Себе».
Омоновец, прямо там, с автоматом, говорит: «Значит, смотри. Берешь сейчас бутылку и не останавливаешь, а как бы до конца заносишь… Все? Получилось? Стекла только не раскидывайте». — «Базара ноль!».
«Не осталось ни одного живого места без гипса»
— Конечно, мне приходилось наблюдать его фанатскую сторону жизни, — слово бывшей жене Елисеева, Веронике. — Мы же домой возвращались после выезда. И больницы, и чего только не было. Наверное, не осталось ни одного живого места, чтобы у нас не было где-то гипса: то нос, то голова, то зубы, то нога. Валера, сын наш, идет в первый класс, а Сергей со сломанной рукой.
Утром мы должны ехать подавать заявление в ЗАГС, а вечером я узнаю, что у меня папа ушел, а Сергей со сломанной рукой. Вот и картина в ЗАГСе: я зареванная — не знаю даже, что окружающие думают. Я помню, у меня было опухшее лицо, а он со сломанной рукой. Экзотическая парочка.
«Ты знаешь, я Антошку убил»
«Он мне сказал, что поехал с девушкой в Минск. А оказывается, поехал с Кирилловым и Смогуновым, — мать Барковского Елена Петровна вспоминает обстоятельства смерти сына. — Он мне пишет: «Мам, все хорошо, мы смотрим Минск». У меня даже все эти смски сохранились на другом телефоне. И еще: «Мама, я приеду в воскресенье. Свари борщ и сделай котлет».
Понедельник я еще как-то пережила, а во вторник начала обзванивать всех его ребят. Никто вроде ничего не знает. Он погиб 20-го, а 23-го звонит мне Коля. Я говорю: «Коля, скажи мне, что с Антоном? Он жив, здоров?» Говорит: «Нет, не жив, Елена Петровна». А я на работе, у меня прием. Говорит: «Елена Петровна, мы сейчас к вам приедем». Я уже не помню, ушла с работы, бросила всех своих пациентов. Выхожу, там ребята за мной приехали. Я даже не знала, что его убили. Я думала, может, какая-то авария, я даже не спрашивала.
Они сначала хотели сделать вид, что Антон вышел, а они уехали и не знают, что с ним. Потом, видно, сообразили, что их все равно вычислят, и Смогунов на третий день явился с повинной. Он напился, а Кириллов, не очень опытный водитель, должен был вести машину. Антоша очень ругался на Смогунова: «Ты вообще гад. Ты же знал, что тебе за руль, а ты пьяный». В общем, у них произошла ссора.
Они остановились под Оршей. Вышли. Смогунов вернулся один и говорит: «Ты знаешь, я Антошку убил. Давай, гони в Москву. Сейчас мы скажем, что он вышел, и мы не знаем, где он». Как он говорит, была ссора, и Смогунов ударил его ножом в левую сторону. Один только удар…
Я говорю: все истыканы ножами и живы, а здесь один удар… И Антошка уже ничего не говорил, зажал рану, а потом упал в какую-то яму. Уже не мог встать, пытался ползти наверх. А эти твари поняли, что он умер, бросили его и уехали. И Антоша лежал там еще целый день под проливным дождем, полз наверх, а потом не выдержал и умер. Я видела на фото, как он лежит лицом вниз.
Сначала дело рассматривалось как убийство, а потом сменили следователя на молодую девочку и переквалифицировали как «превышение в пределах необходимой самообороны». Смогунов, получается, такой бедняжка, испугался и ударил Антошку. Антошу облили грязью за все его связи с «Торпедо», за все его подвиги. Смогунову дали год и три месяца.
