Паоло Соррентино — режиссер фильмов «Великая красота» и «Молодость», автор грандиозного сериала «Молодой Папа» — на этот раз снял кино о том, как много и как одновременно мало может значить в нашей жизни футбол.
Диего Марадона — безусловно, величайший футболист в истории. Еще при жизни он стал непотопляемым поп-культурным айтемом, влияние которого распространилось далеко за пределы самой игры. Месси был, есть и будет куда более гениальным игроком — но вне футбольного поля он чересчур опрятен и пресен; о нем не будут спорить до хрипоты в 2100 году, потому что спорить не о чем. Роналду — просто великий атлет и, как выразился бы Дэвид Фостер Уоллес, «ходячая реклама сока или мази для растирания». Имя Пеле уже почти вымылось из поп-культуры, осталась только реклама одноименного кофе, да и то живущая в памяти лишь склонных к необязательным рефлексиям миллениалов.
А Марадона, хоть и умер больше года назад, все еще живее всех живых. Сейчас декабрь, я окидываю взглядом уходящий год — и понимаю:
- Лучший футбольный текст, который я в этом году прочитал и перевел, написан поэтом и журналистом Нейтом Абаурреа про Марадону.
- Один из лучших фильмов, что я посмотрел в этом году («Рука Бога»), — тоже про Марадону.
- Пост, набравший больше всего просмотров в моем телеграм-канале, — даже он про Марадону, там Диего времен выступлений в Севилье танцует в чулках и юбке.
Почему так? Почему Марадона по-прежнему нас волнует и будоражит — хотя после его смерти многие писали уничижительные комментарии, насмехались над его слабостями и зависимостями? Очевидно, как раз потому, что в слабостях Диего одновременно заключалась и его сила, он был настоящим человеком — с комплексами, пагубными страстями; человеком, в чьем сердце, согласно формуле Достоевского, боролись дьявол с Богом.
Пользуясь более современной формулой, в Марадоне сошлись красота и уродство. Красотой был его второй гол в ворота англичан, уродством — первый.
Обложка альбома Оксимирона «Красота и уродство»
Соррентино блестяще подсвечивает великую значимость Диего Армандо для жителей его родного Неаполя. Вот какой-то дядюшка за столом, за которым собралась огромная итальянская семья, говорит: «Если Марадона не будет играть за «Наполи», я убью себя».
А вот разговаривают два брата, и старший спрашивает у младшего, влюбленного в удивительно сексуальную, но сходящую с ума тетку: «Если бы у тебя был выбор — Марадона играет за «Наполи», или ты трахнешь тетю Патрицию — что бы ты выбрал?» И младший (главный персонаж фильма, автобиографический герой Соррентино) отвечает: «Марадону».
Все эти слова говорятся еще до трансфера Марадоны из «Барселоны» в «Наполи», настолько горячо приезда Диего (на фоне слухов, распространяемых в газетах) ждали на юге Италии. Наконец, Бог прибывает; на чемпионат мира — 1986 в Мексике он едет уже игроком «Наполи». Неаполитанцы собираются на балконах, выставляют туда телевизоры, чтобы поболеть за Марадону в четвертьфинале — итальянцы вылетели уже в 1/8, дальше можно смело переживать за аргентинцев.
Главный герой фильма «Рука Бога», Netflix
Когда Диего забивает тот самый гол рукой, дядюшка, обещавший наложить на себя руки, приходит в восторг: «Он отомстил за великий аргентинский народ, угнетенный гнусными империалистами на Мальвинских островах. Он гений! Это политический акт. Революция. Он их унизил, ты понимаешь?»
И вдруг, когда родители Соррентино по случайности гибнут, отравившись угарным газом (это реальная трагедия из его биографии), все волшебство как по щелчку улетучивается. Марадона больше не наполняет жизнь смыслом; футбол из центра вселенной резко откатывается на ее отшиб — потому что, по совести говоря, ему там самое место. Не спасает даже чемпионство «Наполи», завоеванное Марадоной через год после руки Бога: 16-летний Соррентино больше не ходит на стадион и тупо пялит в телевизор, тяжело рефлексируя о том, что же ему делать дальше.
Потом понимает, что хочет только одного — снимать кино, собирает вещи и едет на поезде в Рим; колеса стучат навстречу мечте.
«Первым искусством, которое я узнал в детстве, был футбол, а первым великим художником — Марадона с его уникальной способностью вырываться за рамки возможного, — говорит Соррентино. — Марадона познакомил меня с существованием иного мира, иной реальности. Кроме того, все мои фильмы — о падении человека и его вознесении, а Марадона именно такой человек и герой. Его жизненная история трагична. Для меня он — божество, умирающее на кресте и воскресающее потом. И для всех неаполитанцев, думаю, тоже».