О цензуре в Советском Союзе сказано уже многое. Но жесткой проверке подвергались далеко не только деятели культуры, но и легендарные советские чиновники, в чьей преданности партии было сложно сомневаться.
Под нож пошла даже автобиография Анастаса Микояна — известнейшего наркома внутренней и внешней торговли (а позже министра) СССР. Вот что он сам писал об этом:
«Когда в середине 60-х годов я начал писать воспоминания, публикуя их в журналах, я с цензурой агитпропа столкнулся сам. Пока писал о дореволюционных временах, все было нормально. Только иногда придирались к мелочам. А вот когда я работал над второй книгой воспоминаний, на примере Политиздата я понял, в каком положении находятся наши историки.
Был такой Котеленец, заведующий какой-то редакцией, неглупый человек, но запуганный агитпропом. Он приносил мне такие отзывы от работников ИМЛа, что я только удивлялся, до чего же можно дойти! Вспомнил «критику» Бурджалова. Но ведь то было спустя всего два-три года после смерти Сталина. А тут — начало 70-х годов!»
Микояна упрекали то в подмене истории партии, то в умалчивании важных событий в истории партии в угоду своим интересам: «О таком человеке нужно писать так, а о другом человеке — вот этак, а об этом вообще нельзя писать!» Особенно грубой по претензиям к книге была рецензия доктора наук Абрамова.
«Я же сам там был, на съезде, в 20-е гг., — говорил я, — и прекрасно помню все. Почему же я должен писать так, как хочет Абрамов? Его же там не было! К тому же не понять, что он вообще хочет? Скорее всего, чтобы я вообще не писал». Котеленец отрицал, что это лично против меня направлено. Конечно, он не сказал бы, даже если бы знал, что было именно так.
Он объяснял, что они таким образом всегда работают с рукописями, особенно с воспоминаниями. Я говорю: «Это же ненормально. Кто вас к этому приучил?» А он отвечает: «Вы, Анастас Иванович». «Как это — я?» — с недоумением спрашиваю я. «Вы, Центральный Комитет требует от нас, чтобы мы работали именно так». — «Не Центральный Комитет, а некоторые работники его аппарата. Это разные вещи!» — ответил я».
Микоян с Максимом Горьким
Но потом Микоян понял, что желания диктовали сначала Сталин и Жданов, потом Хрущев и Суслов, а затем Брежнев и Суслов. Получалось, что Котеленец был прав.
«Это же не отдельный эпизод, это целая политика аппарата ЦК на протяжении более 40 лет. И просвета не видно. Никакой демократизации, которую я ожидал после войны, не видно и сейчас, почти через 30 лет после нашей победы, которая вселяла большие надежды. Ни в партии, ни в обществе. Остается только надеяться, что это не вечно…»
Полная версия автобиографии Микояна вышла лишь в 1997 году.
