Выдающийся русский писатель Владимир Набоков загорелся идеей перевести главный роман в стихах на русском языке — «Евгения Онегина» Александра Пушкина — еще в 30-е годы 20 века. Но взялся за главный переводческий труд карьеры только в 1949 году — после того, как эмигрировал в Америку.
К слову, после отъезда Набоков изменил стиль переводов — писатель пришел к убеждению, что любое литературное произведение (как прозаическое, так и поэтическое) следует переводить только «буквально». Тем более столь глубокий текст, которым Набоков считал поэму Пушкина.
Писатель хотел до мельчайших деталей донести до англоязычной аудитории все нюансы произведения. Выдержать эту концепцию было невозможно при переводе на английский язык произведения, написанного четырехстопным ямбом. Переводить дословно — не будет рифмы. Если сделать рифму — придется подобрать синонимы к оригинальным словам с риском исказить смысл.
Вот как сам Набоков объяснял свой метод: «Буквальный перевод» предполагает следование не только прямому смыслу слова или предложения, но и смыслу подразумеваемого, это семантически точная интерпретация, не обязательно лексически (относящаяся к передаче значения слова, взятого вне контекста) или структурная (следующая грамматическому порядку слов в тексте). Другими словами, передача точного контекстуального значения оригинала, столь близко, сколь это позволяют сделать ассоциативные и синтаксические возможности другого языка. Только такой перевод можно считать истинным».
В результате «Онегина» Набоков перевел ритмизованной прозой (текст получился рифмованным лишь наполовину) — на этот труд у него ушло 15 лет. Особенно обидным для писателя стало то, что уже на финише работы его опередил другой переводчик — Уолтер Арндт. Его стихотворная работа вышла на год раньше и получила премию «Боллинджен», присуждаемую за лучший поэтический перевод — все это, несмотря на критику Набокова, который яростно критиковал работу, считая ее неточной.
Свою же работу Набоков закончил лишь в 1964 году — мир увидел более чем 1000-страничный двухтомник с комментариями писателя. Его оценили далеко не все: известный писатель и переводчик Корней Чуковский оценил перевод, как «плохой, хотя бы уже потому, что он прозаический». Хотя в этом и была его прелесть — ничего подобного в мировой литературе до этого не было, как не было и стандартов, которые помогли бы оценить эту работу. Переводчики до Набокова превращали Пушкина «в дешевый набор гладких, пустопорожних, затасканных фраз».
Профессор Дартмутского университета Пол Дебрецени предлагает соединять оба перевода — Арндта и Набокова, чтобы получить полное представление о романе:
«Перевод Арндта — это образцовый традиционный перевод, в котором переводчик пытается быть как можно ближе к оригиналу не только по смыслу текста, но так же и по всем остальным параметрам — рифмы, размер. Он старается даже, насколько это возможно, передать звукопись пушкинскую, структуру пушкинской строки. Это совершенно виртуозная работа.
Перевод Набокова — другого рода. Набоков, который очень легко и хорошо мог писать стихи как по-русски, так и по-английски, после нескольких попыток сделать стихотворный перевод «Онегина» пришел к сознательному заключению, что создать адекватный поэтический текст по-английски невозможно. Мне кажется, что когда читаешь подстрочник Набокова, то читаешь именно нечто вроде того, что «когда мой дядюшка, человек очень высоких принципов, тяжело заболел, он нас заставил всех относится к нему с уважением, и это было неплохим изобретением с его стороны».
Но одно слово из «Евгения Онегина» Набоков так и не смог перевести — чему посвятил отдельный абзац во вступлении.
Это слово — тоска.
Многие на это могут возразить, что английском языке достаточно синонимичных слов — sadness, sorrow, depression, но для высококачественного литературного перевода, где смысловая точность должна быть 100%-й, они явно не годятся — они больше подходят к слову «грусть». Согласитесь, разница есть.
Набоков написал тоску транслитом и объяснил значение слова так: «В английском языке нет ни одного слова, которое показывает все оттенки слова «тоска». В самом глубоком и болезненном смысле — это ощущение великого духовного страдания, часто без какой-либо конкретной причины. Также оно может обозначать тупую боль души и отсутствие желания чего-либо, смутное беспокойство, психические страдания. В отдельных случаях это может быть страстное желание кого-то или чего-то конкретного, ностальгия, любовное томление».
Так в словарном запасе западных русофилов появилось еще одно непереводимое слово. И гениальный, пусть, и неоднозначный перевод великой русской книги.