Основатель Bosco рассказывает Sport24 об отношениях с МОК, Олимпиаде в Пхенчхане, допинге и пафосе «Русского дома».
Bosco di Cileigi — один из главных игроков на российском модном рынке, наряду с холдингами Mercury и Jamilco. Сегодня компании принадлежит более ста монобрендовых магазинов в Москве, Санкт-Петербурге, Лондоне, Милане и других крупных городах, продающих одежду, косметику и аксессуары Alberto Feretti, Kenzo, Max Mara, La Perla и других люксовых марок, включая собственные бренды Bosco Sport, Bosco Fresh и другие. Кроме того, Bosco di Cileigi — главный акционер московского ГУМа.
C 2001 года началось сотрудничество Bosco di Ciliegi и Олимпийского комитета России. Тогда же был запущен собственный бренд спортивной одежды Bosco Sport. Компания являлась официальным экипировщиком сборной России на протяжении 16-ти лет. А в 2009 году стала еще и генеральным партнером зимних Олимпийских и Паралимпийских игр в Сочи.
По данным Forbes, за это время Bosco di Ciliegi выплатила Олимпийскому комитету порядка 120 миллионов долларов. Отношения с ОКР прекратились в феврале 2017. Новый контракт предполагал, что ежегодные отчисления за право называться официальным экипировщиком олимпийской сборной составят 650 миллионов рублей. В Bosco di Ciliegi такие условия сочли невыгодными.
Зато в 2016 началось сотрудничество Bosco di Ciliegi и Международного олимпийского комитета. На Играх в Рио-де-Жанейро именно Bosco был поставщиком парадной формы для членов комитета, заменив Ralph Lauren.
После Олимпиады-2016 контракт с МОК расширили. Компания выиграла тендер на полную экипировку, включая спортивную форму. До этого у Международного олимпийского комитета был договор с Nike.
После отстранения Олимпийского комитета России Михаил Куснирович попросил не использовать его бренд на Олимпиаде в Южной Корее. При этом компания полностью выполнила свои обязательства перед МОК и поставила полные комплекты одежды. После восстановления Олимпийского комитета России контракт Bosco с Международным олимпийским комитетом возобновился и будет актуален минимум до 2022 года.
***
— Вы не полетели в Пхенчхан. Как провели эти недели, пока шли Олимпийские игры?
— Болел здесь. Лыжники мне понравились очень. Елена Валерьевна Вяльбе — большая молодец. Они радовали.
Очень, конечно, переживали за хоккеистов в финале, с младшим сыном, с моими товарищами, в 6:50 утра собирались в ГУМе. Кричали на всю Красную площадь. Все наши, кого обычно называют Bosco Team — Сюткин, Бутман, Таранда. «Русский дом» фактически переехал в ГУМ.
— А как вообще родилась идея «Русского дома» в том формате, в котором к нему все привыкли?
— Благодаря Светлане Журовой. Мы были в Солт-Лейк-Сити. Там организовали очень странный «Русский дом». У меня была постоянная аккредитация, поэтому его двери для меня всегда открыты. Но как-то я приехал со Светой. Она заняла то ли 6-е, то ли 7-е место. И у нее прямо на входе спрашивают: «Где ваша медаль?» Ей и так-то не очень весело, а тут еще не пускают. Выяснилось, что проход только для призеров и официальных лиц. Я в итоге тоже не пошел. Мы вместе со Светой уехали. Тогда я пообещал, что больше такого не будет, чтобы российских спортсменов, какое бы место они ни заняли, не пустили в «Русский дом». В 2004 году в Афинах мы организовали первый Bosco-дом. В 2006 в Турине он стал уже «Русским домом».
— Самый эмоциональный момент, который случался в «Русском доме»?
— Тоже со Светой Журовой. В Турине она впервые за много-много лет выиграла олимпийское золото. И у нас практически сразу было запланировано включение из дома — прямой эфир, «Первый канал». Оставалось 18 минут, а ехать — ровно 36. Снегопад. Я был за рулем. Еле успел. Мы ехали чуть ли не по тротуарам. Студия и каток у нас были на 6-м этаже, под ними — паркинг. В общем, мы буквально влетели в прямой эфир. Это было круто. В Турине вообще было хорошо. Каждый вечер — 1500 гостей.
— Вам никогда не было неудобно за пафос «Русского дома»?
— Там не было пафоса. Так дом воспринимали только те, кто там не был. Дело в том, что я всегда сам за рулем и как минимум поэтому точно не пью. И вообще не имею отношения к какому-то угару или безудержному веселью.
Все было очень мило. Бутман со своими играет, Сюткин со своими поет. Олег Иванович Янковский с нами ездил, Никита Сергеевич Михалков, Инна Михайловна Чурикова. Это здорово, когда спортсмены, видевшие своих любимых героев только на экране, вдруг получают шанс с ними пообщаться. И наоборот.
Мы всегда так болели! Да волейбольный финал в Лондоне во многом именно мы вытащили. Конечно, ребята молодцы. Но мы так орали, что они просто не могли не выиграть. Я чуть ли не впервые увидел, как кричит Константин Эрнст.
— Кто из артистов больше всех поразил?
— Они мои друзья. Я их знаю, поэтому не могу сказать, что был как-то удивлен. Но было забавно наблюдать, как Никита Сергеевич Михалков бегал к тренировочной базе, обнимал Юлию Чепалову, она плакала, а на следующий день выигрывала спринт. Или когда Ирина Александровна Антонова, бессменный директор Пушкинского музея, ехала в багажнике моей машины, чтобы только успеть на конькобежный спорт.
— Все действительно приезжали бесплатно?
— Конечно. Никогда никто не просил с меня ни одного рубля. Об этом не могло быть и речи. Они — друзья.
— Вы упомянули Константина Эрнста. Вы же, наверняка, видели его, когда на церемонии в Сочи не раскрылось кольцо. Было видно, что это человек, на котором сейчас абсолютно все?
— На нем каждый день все. Это было 7 февраля, а у него 6 февраля день рождения. Он держался молодцом. Вот 6 февраля 2013 года на него было намного тяжелее смотреть. Ему почти зарубили всю вертикальную историю. Было большое совещание. В течение года все пытались сделать так, чтобы открытие все же прошло по такому сценарию.
То, с какой легкостью, в итоге обыграли эту ситуацию с кольцом в конце, думаю, о многом говорит. Слушайте, когда в Ванкувере не вылез один из факелов, — вот это был провал. Я вообще сидел с открытым ртом.
***
— Этери Тутберидзе в Пхенчхане не носила официальную экипировку этих Игр. Когда ее спросили почему, она ответила, что не может позволить себе плохо одеваться.
— Давать комментарий на комментарий я не могу. Этери Георгиевна — молодец, она крутой тренер. Я не читал ее интервью, но, конечно, фигурное катание — это красивый, стильный вид спорта с большим вкусом. Они много времени уделяют этим вещам. Не знаю, что имела в виду Этери, но в Сочи она всегда была в нашем пальто. С горной козой, помните?
— Реально ли было договориться с ОКР и остаться официальным экипировщиком российской команды?
— При желании все можно сделать. Но мы были готовы участвовать на тех условиях, которые считали целесообразными для себя. За те 16 лет, которые мы являлись официальным экипировщиком сборной, у нас, как мне кажется, был определенный прогресс. Прибавилось знаний, опыта, профессионализма. И предложение ОКР уже не соответствовало нашему росту.
— Вы говорили, что готовы рассмотреть предложения от других национальных олимпийских комитетов. Есть конкретные варианты?
— Да. Интерес есть, более того, многие готовы платить за это неплохие деньги. Но все зависит от реального бизнеса. Мы хотели развиваться в Испании, а там — жесточайший кризис. Мы поняли, что не можем перенести замечательное сотрудничество с Национальным олимпийским комитетом Испании в практическую область — розничную торговлю.
С Украиной все отношения пришлось разорвать досрочно. В день закрытия Олимпийских игр в Сочи в наш флагманский магазин на Крещатике — двухэтажный, 700 метров — ворвался «Правый сектор». Всех лицом в снег, полный разгром. У нас было там большое представительство — 14 или 16 магазинов. Все это пользовалось популярностью. Все закрыли.
Мы поняли, что в этом году должны открыть несколько магазинов на курортах, там, где «nice jacket» («Классная куртка!») будет востребован физически. Очень важно все делать через прилавок. Если товар не покупается, то в чем смысл?
— Пхенчхан уже история. Олимпийский комитет России восстановили, можно сказать, что пик кризиса преодолен. Как вы видите дальнейшее сотрудничество с МОК?
— У нас контракт до 2022 года. Все нормально. Я какое-то время мог переживать по поводу того, что они обидятся на мое решение не ассоциировать бренд Bosco с МОК в текущей ситуации. Но поскольку они ответили очень конструктивно, то уверен, что мы спокойно продолжим сотрудничество и будем дружить. Томас Бах сразу написал мне, что после Пхенчхана все будет хорошо.
— Технологически было сложно решить вопрос с брендированием?
— Главная проблема — нужно было за очень короткое время избавиться от нашего логотипа. Отказаться от моего участия во всех официальных приемах и церемониях или от пробежки с факелом было самым простым. Скажем так, я сам себе уши отморозил.
Что касается реальной работы, наша команда портных выезжала в Лозанну, мы сделали бейджи IOC (МОК) и за очень короткий срок закрывали ими наши бейджи. Конечно, не доходили до абсурда и внутренние этикетки, например, не перекрывали. Их все равно нигде не видно.
— Получается, вы выполнили свои обязательства, предоставили полные комплекты одежды, но никакой коммерческой выгоды не получили. Как вы для себя формулируете смысл этого решения — приостановить сотрудничество с МОК на время Игр-2018?
— Да, мы не конвертировали свои затраты в маркетинговый успех. Но это сиюминутный промежуточный итог. Но в некоторых случаях это надо делать. Я занимаюсь частным бизнесом. И есть такое понятие, как ответственность за принятые решения. В конце концов, маркетинговый результат — это накопительная история. Мы должны были сделать твердый шаг, который говорил бы о том, что мы щепетильно относимся к нашему бренду.
Простой пример: несчастному Хуго Боссу до сих пор вспоминают, что он якобы обшивал во время Второй Мировой войны германскую армию. Я не хочу ассоциировать себя и свой бренд с несправедливыми, нечестными и двусмысленными решениями, которые наносят вред не только российской команде, но и всему олимпийскому движению.
— Вы говорили, что перед Олимпийскими играми в Рио МОК поступил достаточно справедливо. В Пхенчхане перегнули палку?
— Да. И не буду отказываться от своих слов. Там реально были основания для отстранения легкоатлетов, тяжелоатлетов. Сложная ситуация. И то, что они тогда дали возможность самим федерациям принимать решение, гораздо более справедливо, чем поголовное отстранение перед Пхенчханом.
И потом — ничего не объяснили. Если ты написал слово «корова» правильно, то тебе «пять», а если «карова», то — «два». Понятно, почему. А здесь не было сказано, как правильно, почему надо отстранять Легкова, почему надо Ана отстранять. Это нечестно.
Кроме того, я всегда за процедуру. Там же очень тонкие вещи: царапины, следы какие-то. Тогда нужно проводить полный мониторинг, что происходило — может, вы сами наделали этих царапин. Если у спортсмена рецидив, если он постоянно попадается на допинге — один разговор.
Но пострадали люди, к которым не возникало никаких вопросов. Они не попадались, просто потому что никогда не употребляли. Их нельзя наказывать. За ними тренеры, семьи, болельщики… Для олимпийского движения это плохо. Это волюнтаризм. МОК — это очень качественная бюрократия, они всю жизнь следовали процедуре. И вдруг вместо процедуры какой-то большевистский подход.
— В какой момент лично вы поняли, что уже слишком?
— Точно не 5 декабря, когда было принято решение по ОКР. Позже. Когда начали выдавать-не выдавать приглашения. Это было за гранью.
— У вас нет ощущения, что российские спортивные чиновники упустили слишком много времени? Победа в CAS прямо перед Играми-2018 — это важно, но не очень своевременно.
— Это вопрос к организации продвижения наших интересов в спорте высших достижений. Дело не в том, поздно или нет. Просто несистемный поход. А такими вопросами нужно заниматься постоянно.
— Сейчас есть как минимум три версии развития событий в Сочи-2014: версия самого Родченкова, заговор против России, и, наконец, история про бизнес-модель Родченкова, Что вам ближе?
— Я думаю, что в действительности была совокупность всех этих факторов.
— Вы знакомы с Родченковым?
— Да, имел с ним личный контакт. Он неадекватный человек. Познакомился с ним еще в Пекине. Я, конечно, не врач, чтобы ставить диагнозы, но в обычной социальной жизни с ним невозможно общаться.
В олимпийской деревне всем надо носить форму. Он ходил в каких-то шароварах. Спросил, может, есть какие-то проблемы с официальной экипировкой. В ответ услышал: «Мне малы штаны — я хочу больше». Ну я вроде как пошутил: «Хотите с себя сниму». А он говорит: «Да!» Отдал ему свои штаны, он потом до конца Олимпиады в них ходил. Представляете, как это выглядело, да? Очень странный человек.
Вот Николай Дурманов, его предшественник, на меня производил изумительное впечатление. Настоящий специалист, грамотный. Я, как в том числе химик, хорошо понимал каждое его решение. А как такое дело доверили Родченкову, не понимаю.
— Вы входите в состав Независимой общественной антидопинговой комиссии. Для чего ее создавали и как выглядит работа этой комиссии?
— Большая претензия ВАДА и МОК была в том, что Министерство спорта, с одной стороны, борется с допингом, с другой — отвечает за результат. Есть конфликт интересов, значит, антидопинговые службы, в том числе лаборатории, не должны быть в его подчинении. По рекомендации МОК, по нашим внутренним ощущениям, Виталий Георгиевич Смирнов собрал людей, которые точно независимы от Минспорта.
В первую очередь комиссия была создана для того, чтобы найти мостик в переговорном процессе между российской стороной и международными организациями. Мы проводили регулярные заседания, неоднократно встречались с комиссарами ВАДА, которые работали в России, с журналистами. Пытались объяснить, что у нас много людей, которые заинтересованы в чистом спорте, которые этим живут, а, значит, нам невыгодно поощрять все эти допинговые истории.
Мы хотели донести до мирового сообщества, что проблема существует, но она не носит системного или общенационального характера. Конечно, привлекались люди, которые имеют определенное реноме на международном уровне. Всего порядка 30-ти человек. Это Шамиль Тарпищев, Александр Горшков, Александр Карелин, Константин Эрнст и многие другие. У каждого была возможность так или иначе представить Международному олимпийскому комитету нашу позицию.
— Еще одна проблема России — слабое представительство в международных организациях.
— Это правда. Мы, к сожалению, мало над этим работаем. Шапкозакидательские настроения не проходят. Есть международное сообщество. Оно устанавливает те или иные правила. И если мы хотим быть только Спартакиадой народов бывшего СССР, это одна история. Если хотим быть полноправными участниками всех мировых процессов, надо взаимодействовать.
И, конечно, добиваться представительства. Во-первых, для того, чтобы получать своевременную информацию. Во-вторых, чтобы иметь право голоса. Это постоянная работа, которую нельзя манкировать. Самое глупое — встать из-за стола и сказать: «Решайте, как хотите».
***
— Расскажите, какой была ваша первая Олимпиада?
— Незабываемой. 1980 год, я 13-летний мальчик, папа которого участвует в строительстве Олимпийской деревни. Экскурсия, вводящийся в строй спорткомплекс «Олимпийский» и велотрек в Крылатском… До сих пор помню, что там на полотне лиственница. По 5 соревнований в день было: гребной канал в Крылатском, поздно вечером — баскетбол. Еще с дедушкой ходили на бокс, с мамой — на конный спорт. А до этого — электричка, мы бежим, чтобы успеть на Кутузовский проспект и поучаствовать во встрече олимпийского огня. Я тогда сам ездил на метро, бегал на соревнования и становился самостоятельным.
Потом уже — Олимпиада в Солт-Лейк-Сити. После терактов в Нью-Йорке все было строго и необычно. Но дух захватывало, а близость к олимпийской кухне завораживала. Следующие 16 лет мы имели к ней прямое отношение.
— Какая Олимпиада получилась более эмоциональной — Москва-80 или Сочи-2014?
— Совершенно разные эмоции: в Москве все еще впереди, а Сочи — это кульминации. Я был грустным уже на церемонии открытия. Три четверти людей на трибунах стадиона, не говоря о почти 90% внутри чаши, были одеты в Bosco. От волонтеров и болельщиков до официальных лиц и спортсменов, от настоящего «Боско» до паленого! И физически, и эмоционально я был выработан — в тот день мы открывали Главный Олимпийский Магазин. После многих дней и ночей без сна. Но, сидя на церемонии открытия, я понимал: перебить такое будет сложно. Полная доминация нашего BOSCO-бренда, который мы создали с нуля, — это, конечно, очень круто! Но что завтра? А в Москве были другие эмоции — боже, когда это волшебство еще повторится снова?!
— В 13 лет вы осознавали, что Олимпиада — это не только спорт, но и политика?
— Конечно, я очень переживал, что не все приехали. И что праздник пытались подпортить. А праздник был — я ходил на финал по легкой атлетике, где победил Сэб Коу. Потом, когда он возглавил оргкомитет Лондона-2012, мы подружились. И у меня есть фотография с его финишем и дарственной надписью. Круто! С Сергеем Назарычем Бубкой — тоже. Мне повезло, что судьба подарила реальные, живые контакты. И, конечно, я тогда понимал, что спорт — это в том числе квинтэссенция политики. Потому что политкорректно сражаться не на поле боя, а на соревнованиях.
— Коу не рассказывал, каково ему было приезжать в Москву в 1980-м?
— Тяжело ему было. Но он влюбился в Москву. Вообще, главная цель мероприятий — влюбить людей в свою родину. Особенно явственно это было в Китае. Пекин-2008 — отличная Олимпиада! Вся страна открылась и хотела, чтобы Китай был признан добрым и хорошим. И все к этому стремились. Как мы стремились в 1980-м.
— Кто ваш главный олимпийский герой всех времен?
— 1976 год, Олимпиада в Инсбруке. Я смотрел ее по телевизору. По-моему, это была эстафета 4 по 10. На третьем этапе у Евгения Беляева ломается лыжа, ему дают другую — ботинок на размер или два меньше. Он бежит и вырывает третье место! До сих пор помню, как это происходило.
Или мой товарищ Зубков в бобслее. Я на стартовой площадке имею доступ к спортсменам, часто фотографирую и так далее. Он говорил: «Мишань, не фотографируй меня сейчас. Сдержись — и я отвечу тебе медалью». Мы с ним вместе с Турина или даже с Солт-Лейка. У меня нет его карточек с его победного страта, но он настоящий крутой спортсмен, который шел к победам всю жизнь.
Очень люблю наших фигуристов: великие Татьяна Анатольевна Тарасова, Ирина Роднина, Илюша Авербух, Таня Навка с Ромой Костомаровым, Ира Слуцкая, Леша Ягудин… А еще Владислав Третьяк, Вячеслав Фетисов. С 2002 года, с первой Олимпиады. Они, конечно, тоже герои. Среди летников мы очень близки с Лешей Немовым, Светой Хоркиной, Сан Санычем Карелиным.
***
— Как произошел ваш поворот от болельщика, который просто смотрит Олимпиаду, к тому, чтобы быть вовлеченным в процесс?
— Я понимал, что спортивная одежда и аксессуары — это стилеобразующие вещи. Мы с 1991 года занимаемся модой: продаем свитера, пальто, блузки, юбки разных великих брендов. Но стилеобразующие вещи — другие. Автомобили, мебель, архитектура — то, что надолго. И мне хотелось реализовать этот стилеобразующий подход.
Мы стали строить бренд, который не боялись бы, а любили. Есть такое выражение — «не хуже, чем у людей». А я люблю чтобы было здорово. Долгое время мы были унижены — когда за любым ширпотребом выстраивались очереди. Но в Италии, в Турине, на родине прикладной моды, у нас стояла очередь 200 человек, и мы били рекорды 2006 года по продажам.
Иностранцы в Ванкувере говорили: «Nice jacket!». Это круто и дает определенный подъем болельщикам. Когда у тебя во всю грудь написано «Россия» — это гордо. А для спортсменов — все равно что на свадьбу пойти. Сначала должно быть платье, потом все остальное.
— У Bosco долгое время был узнаваемый стиль с национальными орнаментами и фольклорными элементами…
— Во-первых, это красиво. По образованию я химик-органик. И хочу моделировать, вызывать те эмоции, которые находят продолжение в действии. Чтобы за одну секунду стало понятно: это Россия — неважно даже, написано Bosco или нет. А как это сделать? По дизайнерскому подходу, который «против шерсти». До нас ведь не было расписного и растительного — только серые и черные спортивные костюмы. В том же Пекине «Адидас» взял наши узоры и сделал для китайских волонтеров.
— Тем не менее, в Рио от этого стиля отошли. Почему?
— Но, согласитесь, все равно получилось узнаваемо. Стиль не может быть вечным. Это не мода, но и не законсервированное послание будущим тысячелетиям. На каком-то этапе я посчитал верным сделать акцент, что мы родом отсюда — с нашей исконной вязью и фольклористикой. А на следующем этапе — новый посыл.
О Рио-да-Жанейро мы в детстве узнавали из произведений Ильфа и Петрова, по грезам товарища Бендера, о людях в белых брюках и парусиновых туфлях. Отсюда мы оттолкнулись для создания парадного образа нашей делегации на Олимпиаде в Рио.
Что касается спортивной экипировки, то мы вдохновлялись идеями русского авангарда времен того же Ильфа и Петрова. Русский авангард в мире очень ценится. Это наш вклад в мировую культуру XX века. Это стало более лаконично и менее фильдеперсово. Но так же победоносно.
— Как вы добились сотрудничества с МОК?
— Они увидели нашу профессиональную работу в Сочи, заинтересовались. Что нас отличает — мы энтузиасты. Делаем свое дело не на страх, а на совесть. Видим перспективы, готовы работать вширь — Сербия, Испания, Армения, Украина… Постоянные контакты сыграли свою роль. Большущие бренды давали то, что осталось, а мы подходили персонифицировано. Нас спросили: вам это было бы интересно? Мы ответили: да, интересно.
— Объемы экипировки для МОК отличаются от обычных?
— Они сопоставимы с российской командой — 1000-1200 комплектов. Производство в Перу, Италии, Узбекистане, России, Португалии, Румынии. В зависимости от типологии. Сейчас строим большое собственное производство в Калуге.
— Какие еще особенности у сотрудничества с МОК?
— Там много людей из числа бывших атлетов. Но сейчас, может быть, располневших. У того же Баха разные руки, мы три раза переделывали, но в конце концов нашли правильный подход. Не предполагали, что разница настолько значительна — почти 2 сантиметра. Представляете, как он себе правую руку вытянул? На наших это как-то не сказалось.
Вообще, чем статуснее человек, тем меньше он капризничает. Английская принцесса или король Нидерландов очень лояльные, а какой-нибудь водитель столько души вынет! Основа всего — это созданные модели, а дальше в Рио выезжали наши портные. Восемь человек, которые в реальном времени все делали. Двое итальянцев и шестеро россиян.
— В Рио вы поставляли только парадную форму. Планировалось, что сотрудничество будет расширяться.
— Им обычно дается парадная — в чем награждают — и повседневная. Парадная во всем мире была Ralph Lauren, а повседневная — Nike. МОК посмотрел разницу в подходе, и мы заключили контракт на обе формы.
***
— Сколько времени занимает изготовление полного комплекта?
— Оптимально — всегда 13 месяцев. Меньше девяти месяцев — халтура.
— Какая форма для вас самая крутая?
— Турин. Был фурор! Мы были везде! Газета «Нью-Йорк Таймс» выходила с передовицей «Нет ничего круче, чем быть русским в Турине». Форма была действительно крутой — как у космонавтов.
— Успех в Турине подкрепился коммерчески?
— Очень. Конечно, самая успешная Олимпиада — Сочи. Но часто запоминается первая безоговорочная победа. А она состоялась в Турине. В Солт-Лейке американцы нам аплодировали. Но этот наш первый опыт — шаляпинские пальто, ботинки «прощай, молодость!» — был слишком кинематографичен. В Афинах было уже неплохо, но еще без такого буйства продукта. Летние Олимпиады — это больше маечки.
В Турине мы брали импульс от канадской компании Roots. Увидел ее в Солт-Лейке и сказал: мы победим! В 2002-м у них стояли очереди, магазин сделал миллион. У меня до сих пор их сумка, классная такая. Я тоже отстоял в очереди, потом подружился с владельцами. Они одевали Канаду, США, Великобританию. Очень креативно все делали. Перед Ванкувером потеряли контракт — и все пошло на нет. А мы в Турине по деньгам сделали в два раза больше, чем они в Солт-Лейке!
— Вы лично добавляете в дизайн какие-нибудь детали?
— Всегда! Я нужен для деталей, ну правда. Сначала нужно посмотреть в «телескоп». Это «красота успеха» — за какую единицу ты считываешь визуальный образ. А потом уже «микроскоп» — «удовольствие в деталях».
— Самый необычный комплимент вашей форме? Сюткину на улице предлагали поменяться.
— Это не однажды, это постоянно. Есть всякие фуражные соревнования, когда за одну нашу кепку дают четыре других. Особенно на закрытии Игр. Чемпионы заранее запасаются и меняются. До нас самой ходовой была австралийская форма — с их кенгуру и прочим. Но когда я понял, что за нашего Чебурашку дают две кенгуру — победа!
— Вы сказали, что еще на церемонии открытия Сочи-2014 поняли: это пик. Как после такого искать мотивацию?
— Сложно. Там была не то, что безоговорочная победа. Там в принципе были только мы. И до сих пор в том же Сочи наша марка несравнима ни с каким другим спортивным брендом. Правда, я никогда в жизни не стремился ввязываться в борьбу с такими грандами, как Nike или Adidas. Мы не про это. Но они почему-то считали и считают нас конкурентами.
С другой стороны, в Сочи в этом сегменте мы действительно доминируем. И найти новую точку опоры сложно. Отчасти именно поэтому было принято решение сосредоточиться не только на спортивном маркетинге, но и развиваться в общечеловеческом направлении.
Появился Bosco Fresh, который не так сильно привязан к Олимпийским играм. Есть желание организовать полноценное производство. Это тоже про мотивацию, как и попытки выйти на международный рынок.
— За все эти годы случались ошибки, которые вы четко осознали и точно больше не повторите?
— Не знаю. Ошибки, наверняка, были. Есть какое-то развитие. Оно невозможно без ошибок. Даже то, что мы делаем в данный момент, сразу же вызывает неудовлетворение. Но технологический цикл устроен так, что нельзя вмешиваться. Если ты видишь ошибку, еще большая ошибка начать ее исправлять, потому что товар вовремя не поступит в магазин. А это совсем плохо.
Все исправляется уже в следующих коллекциях. Тонкостей много: слишком легкая ткань для зимних брюк, слишком плотная — для летних кепок. Бывает, что моих коллег-дизайнеров слишком заносит в fashion. Я довольно часто им говорю: «Не надо. Держите себя в руках». То есть я редактор, не писатель.
